другого. Кто из них больше прав? И кому это решать? Так кто будет судить меня за мои деяния, когда придет мое время? Даже несмотря на то, что моя судьба решена, люди, вплоть до того, пока не умрут все, кто меня знал, будут осуждать. Такова натура человек. Если это сделал ты – считай ошибся. Если другие – тема для разговора. Нам нет дела до чужого горя, но мы часами готовы его обсуждать.
Я с тобой мама, я всю жизнь буду помнить тебя – это последнее, что мне удалось ей сказать, когда она лежала при смерти на больничной койке. Болезни не щадят никого. Ни бедного, ни богатого. Ни старика, ни ребенка. Для природы нет никакого статуса. Рано или поздно кара постигнет всех.
Но меня она постигла раньше.
Я всю жизнь старался прожить, как меня учила моя мать.
Справедливый и честный, если это позволят приписать ко мне. Я никогда не отказывал в помощи и мог отдать последнее, что у меня есть. Я не знаю, может в этом моя карма. Может в прошлой жизни я был жирдяем коррупционером, который до гроша обчищал свой народ, жадно поедая куски пищи на глазах детей из Африки. Говорю об этом и самому противно, такая уж натура.
Моя мама всегда учила меня справедливости. Хоть и мы и сами жили иначе. Я даже пытаюсь вспомнить тот день, когда впервые допустил себе плохие мысли.
Однажды, в один из школьных дней, на перемене, меня поймал
Генри со своими дружками. Они схватили меня за волосы и потащили прямиком в туалет. Я пытался сопротивляться, но какой в этом был смысл? Они раза в три были больше и сильнее меня. Им ничего не стоило делать со мной все, что пожелается.
Ведь об этом вряд ли кто-то когда-то узнает. Вы первые, кому я об этом говорю. Они затащили меня в туалет, прижали к стенке и начали выпрашивать у меня деньги. И пусть Бог знает, я бы отдал им все, что у меня есть, если бы только было. На деле, мне в школу никогда не давали деньги. У нас их едва хватало, чтобы я вообще учился в школе. Мой отец был алкоголиком, который умел делать только два дела идеально – пить и избивать мою мать. Моя мама работала продавщицей на базаре, продавала то, что шила своими руками. А по вечерам помогала сидеть с ребенком нашим соседям. Ей явно не хотелось приходить ночью домой и нянчиться еще и с моим отцом. Мне было стыдно просить у нее какие-либо деньги. Мы и без того сводили концы с концами. Но Генри был очень настойчив. Я закрыл глаза и со слезами на глазах ждал своей участи. Я молился о том, чтобы участь была обычным окунанием головы в унитаз. Но я не думал, что для этих ребят, забава – совсем другое занятие. Я ничего не видел, но зато прекрасно чувствовал, как холодная сталь ножа Генри упирается мне в шею. И лишь от того, что отец Генри был охотником, нож Генри всегда был острым. Я ощущал, как маленькая струйка моей крови медленно скатывается мне за воротник. Тогда я впервые задумался о смерти. Какая она на вкус? Насколько больно ее ощущать? А что будет после?
Существуют ли вообще те самые рай и ад, о которых все время говорят? А что будет с мамой? Ах, если бы все закончилось именно тогда. Мне бы не пришлось