tle>
Тропинки на острове
Этот остров лежит на краю земли. Вокруг него только море. За день я могу обойти его весь. Если не останавливаться, чтобы отдохнуть, если не отвлекаться на ягоды и чаек, если не смотреть на море, а только идти и идти вдоль полосы прибоя, то я могу обойти его за день дважды. Я пробовала, и не раз. Узкая полоска песка у воды, камни, обкатанные морем и ощетинившиеся мидиями, огромные валуны, земля, которая к середине лета становится тверже камня, но на которой почему-то все равно умудряются расти колючки, чахлая трава, мох и горьковатые красные ягоды. Остров карабкается вверх, будто замерз сидеть в холодной морской воде и хочет погреться на солнце. Разве он не знает, что наше старое уставшее солнце не может никого согреть?
За много лет старик протоптал узкую тропинку от дома к берегу, где он меня нашел, где он ловит рыбу, где он собирает мидий, где он ворует у чаек яйца. Когда я подросла, тропинка не стала шире, но я протоптала ниточки новых. От домика наверх, к четырем валунам, поросшим мхом и травой, у подножья одного из них бьет родник; от валунов – к ягодной поляне, она зацветает в начале лета, а к осени дает нам примерно ведро горько-сладких ягод, я люблю их собирать, а старик кладет их в чай; от ягодной поляны – на другую сторону острова, туда, где волны ревут как бешеные и закручивают водовороты около скал. В ясную погоду отсюда видно узкую полоску земли – это другой остров, что лежит к югу от нашего. Еще одна тропинка – от скал по длинной песчаной косе, которая как стрела уходит далеко в море; от косы – обратно, к нашему домику в складке между двух холмов. И снова от домика – в соседнюю бухту, где много деревянных обломков, ракушек и обрывков сетей.
Старик никогда не ходит по моим тропинкам.
Они почти невидимы на этой земле, и птицы иногда мастерят свои гнезда прямо на них. Мне приходится переступать через гнезда, а птицы верещат мне вслед.
– Опять ты переполошила весь остров! – кричит тогда на меня старик.
Мы живем тут вдвоем – я и он. Ну, если не считать чаек, ящериц и ленивых тюленей.
Моя мать с камнем на шее лежит на дне морском. Она повесила себе на шею огромный булыжник, черный, как ночь, и спрыгнула со скалы, когда поняла, что я готова родиться. Но мы с ней не успели лечь на дно, я выскочила из нее и всплыла наверх, вытолкнутая водой.
– Море не приняло тебя, выплюнуло из себя, как и твоя мать.
Так говорит старик.
Еще он говорит, что нашел меня на берегу, почти синюю и почти мертвую, такую же маленькую и холодную, как десяток рыбин, что вынесло вместе со мной на эту пустынную землю. Он не смог выбросить меня в море, как дохлую рыбу, потому что я вцепилась в его рубаху и даже не кричала, а только разевала рот и таращилась. Мне неприятно его слушать, но больше тут никого нет.
Еще он говорит, что выкормил меня пережеванной рыбой и молоком козы, которая жила у него тогда.
Но я ему не верю.
Здесь не может жить никакая коза, здесь так мало травы, и ей нечего было бы есть. Иногда мне кажется, что этот дряхлый, злой старик – мой отец, слишком уж много он знает о том, что было со мной и моей матерью. А может, он ее отец, мой дед. А может, это он привязал ей на шею тот огромный булыжник, что утащил ее на дно. Мне не у кого спросить. Рыбаки не доплывают до нас, киты стадами идут мимо. Чайки не летают дальше нашего острова. Все они боятся Ворот смерти – двух черных скал посреди воды, что стоят недалеко от нашего острова. Я тоже боюсь. Боюсь, но все равно смотрю на них.
Иногда мимо нашего острова проплывают лодки. Их несет в сторону Ворот смерти, они плывут туда, покорно следуя течению. В этих лодках не бывает гребцов, и я не знаю, как они плывут и зачем. Старик всегда кланяется им вслед, и я тоже не понимаю зачем. Однажды мимо нас проплыло очень-очень много лодок, им было тесно, они толкались бортами. Все лодки были новенькие, и я подумала, что старик мог бы взять одну себе вместо своей старой, почти развалившейся. Но старик не сделал этого. Он плакал, глядя им вслед, сердито вытирая рукой впалые щеки.
У меня нет имени, меня никак не зовут. Старик называет меня «девочка» или «ты». Сам он тоже обходится без имени. И если оно у него есть, то я не знаю какое. Я никак к нему не обращаюсь. Я пыталась, когда была помладше и поглупее, но он только кричал на меня или начинал что-то бурчать под нос.
Нет, одно имя у меня все же есть: пряха.
Но старик никогда не зовет меня так.
Так называет меня мужчина, который иногда приплывает к нам на лодке.
Он некрасивый, совсем лысый, но добрый. Про себя я зову его Солнцем, ведь он у нас такой же редкий гость. Он ловко выпрыгивает из лодки, одним рывком вытаскивает ее из воды, и если я уже на берегу (а я всегда на берегу, когда он приплывает к нам, я чувствую за день его приближение), то встает на одно колено передо мной и говорит:
– Здравствуй, пряха.
Старик тоже приходит на берег, но мужчина ему не нравится. Старик молча забирает у него мешки с едой и одеждой. Все для меня. Потому что я пряха.
Кто так решил и почему, я не знаю.
Но