ись и без картин. Имелось несколько работ самого Маковского, знавшего толк в старой Руси, но и писавшего прекрасные портреты. Гостиную украшало изображение его барыни, ещё в её молодые годы. Демьянов припомнил давнее, и только покачал головой. Красивее, красивее была его барышня самой графини Воронцовой, а та ведь в первых красавицах Петербурга почиталась. Красотой и ещё умом отличалась княгиня Пухина, Анна Алексеевна.
Но, муж хозяйки, добрый и отзывчивый Евгений Ильич недавно как умер, а сынки, Константин Евгеньевич, да Александр Евгеньевич в Санкт- Петербурге, служат царю-батюшке ж в Лейб-гвардии Преображенском полку. И хуже стал пригляд за господской усадьбой. Оно известно, дамы они всегда сердцем подобрее, и прислуга это чувствует и не так хорошо следит за имуществом княжеским. На нём, на Демьянове всё здесь держалось, да и конечно, на дворецком, Мокее Пафнутьевиче, на самом Петракове. Он то конечно, старой закалки, ещё добрые времена помнил. Ещё юношей, Демьянова на исправление в сельцо Конеево посылали, что бы норов-то унял в господских конюшнях, навоз поубирал.
А сейчас, распустились дворовые…Вон, Манька- то, кухарка, отпрашивается в кинематограф сходить. Смеет бесстыжие глаза на Анну Алексеевну поднять. Работать надо, а ей, бессовестной, в кинематограф, словно барыня какая… А с ней вместе, и Варька- рыжая коса, служанка, тоже сорвалась. Ишь ты какие, умные стали..
Нет, забыли все Бога, только о жалованье думают. И садовник- Николай Клементьев, уж к соседям, к купцам Тароватовым перешёл, «контракт, дескать». А приехал этот Колька из своей деревни Голодрановки, так его Мокей Пафнутьевич на службу Христа ради взял. Можно сказать, на вокзале нашёл, как собачонку приблудившуюся, отмыл, приютил – и на тебе, проявил Колька благодарность…
Думал так Гаврила, и только головой качал. Шёл дальше, особой походкой, что бы и не топать, и если господа рядом случаться, прилично дорогу уступить. Шагов его слышно не было, полюбил он носить короткие валенки, подшитые кожей. И барыня не против, паркет не царапается, не надо часто воском натирать. Телефон зазвонил, да не по чину было говорить с этим аппаратом, барыня самолично всегда отвечала. Но, сегодня вот в театр поехала, смотреть балет «Щелкунчик». Нет, слушать- то можно, да и сидеть тоже, мягко, а смотреть, нельзя, нет. Срамота одна. Где же такое видано, что бы девки с юбкой задранной, аж до пупа, танцевали? Нет, ну в деревне их, оно всяко бывало конечно… Тоже задирали. Но и не у всех на глазах. Но здесь… Перед сотнями людей срамоту показывать!
Так что доме один он остался, за хозяина. Дворецкий-то, Мокей Пафнутьевич, вместе с новым дворником- садовником, Елистратом Родькиным, в чайную пошли. Первое жалованье, так Родькин собрался угостить дворецкого. Ну а Демьянову, как всегда, вышел такой жребий -здесь оставаться. И. выходит, в доме один за главного. Ну, а что делать? Доверяют.
Гаврила проверял и форточки в окнах дворца, а то, не приведи господь, угорит кто. Только так плохо подумал, как перекрестился на икону.
– Грехи мои тяжкие, – произнёс он, и осенил себя опять святым крестом.
Ещё раза три перекрестился, так , на всякий случай. Надо было проверить и камин в гостиной. Штука красивая, хорошей работы. Но что итальянской, так это врут, конечно. Откуда здесь иностранцы эти? Видно было, что мастер расстарался, не пожалел времени, сил и таланта. Чугунная литая решётка украшала это чудо. Отделан был и мрамором, с каменными цветами. Дымоход, та часть, что была в зале, тоже украшен великолепным итальянским мрамором. Барыня называла чудным названием: «Паросский». Ну, так ей, понятно, виднее.
– Да, красота… – вздохнул работник, почесал подбородок, зажег щепку, и стал проверять дымоход. Тянуло плоховато… Гаврила Харитонович аж присел от расстройства.
– Да неужто опять трубу прочищать! – громко произнёс он расстроенным тоном.
Дело было непростое, трудное да грязное, ещё работников толковых найти- сказать легко, да сделать сложно. Мужчина, поохав так для порядка, присел.
И тут раздался глухой стон, раздавшийся из трубы … Потом опять и опять… Демьянов прислушался, не поверив сначала своим ушам.
– Нет, шалишь, – и пальцем попытался прочистить ухо, и для верности потряс головой, – в ушах звонит. Нет, звенит. Видать, не доспал вчера. И барыня говорила, дескать, атмосферное давление высокое, – медленно, со смыслом произнёс он, словно ожидая эти слова изгонят этот стон.
Нет, не таков был Демьянов, что бы завываний из трубы боятся. И не такого в жизни повидал. Но, если по- честному, на кладбище бы ночью не пошёл. И вот эти, страшные истории под Рождество, тоже не долюбливал. А всякие там скрипы, кряхтение- пыхтение, тоже не любил, а так он, как человек образованный, отвергал эти предрассудки, проистекающие от лени и излишней пытливости разума. Вот, ежели человек разумен, но не начитан и хотя бы и в школе не учился- тут сразу и попытается самому природу понять и охватить.
Ну и всё сказанное – это как подруга Анны Алексеевны, известная многим Ольга Львовна. Так эта дама к самой Блаватской в кружок попала, в Ашраме «Звезда Востока» ночами бдит. Пропала дамочка…
Но тут стон повторился. Такой, горький, жалобный, с завыванием, словно уличный