вот, мы допели, бобёр вскочил, схватился за сердце, стал кричать: «Ещё! Озолочу!..» А мы ему: извини, друг, за деньги не поём, только для души.
– А где вы так здорово петь научились?
– Я бы вам, мадам, рассказал про свои университеты, но это долго и скучно. Тем более, что наши дипломы – зрелище не для ваших чистых глаз… Правда, Боб?
Юра кивает.
– А если бы нам сейчас рояль?!
Юра изображает игру на фортепиано, лицо его вдохновенно. Стогов переходит на речетатив и с ходу читает монолог Гамлета «Быть или не быть, таков вопрос». Слова «Офелия, в твоих молитвах, нимфа, да вспомнятся мои грехи», он произносит, протягивая ко мне руки.
Я смеюсь.
– Перевод Лозинского, между прочим, – важничает Стогов. – Что касается хвалёного Пастернака, у него есть строка «Жизнь прожить, не поле перейти». Юра, ответь, это что, Гамлет? Это – принц?!
– Нет, это дехканин. Давай споём.
На этот раз звучит известный бард.
– Хорошая песня, – вздыхает после исполнения Стогов. – Но бард… Тот ли он, за кого себя выдаёт?
– Сдулся он, – грустно замечает Юра. – Если бы не дама, я бы сказал о нем более определенно.
Две пустые бутылки из-под ликёра уже валяются под столом.
– А теперь, не худо было бы спеть, Боб, что-нибудь для поднятия духа, – замечает Стогов.
Минутная заминка. И вот уже они поют «Прощайте, скалистые горы…» Про то, как они вышли в открытое море, как плещут волны на борт корабля и что сил хватит, чтобы сразиться с врагом. И что они непременно вернутся домой с победой, и что «я знаю, друзья, что не жить мне без моря…» Песня начинается проникновенно, а заканчивается ожесточенно и горько.
Они долго молчат. Юрий сидит за столиком, опустил голову на руки. Когда он поднимает глаза, они подозрительно, будто от слёз, блестят. Стогов говорит хрипло, без прежней весёлости:
– А ты помнишь, Боб, горы, зелёнку и как мы брали за Фаберже бородатых урок?
Юра-Боб презрительно усмехается.
Стогов поясняет мне:
– Людей с Кавказа надо сразу брать за Фаберже, они другого обращения не понимают.
– Бася – шакал, – словно вспоминает Юра.
– Да, он себя нехорошо показал тогда, – соглашается Стогов.
– Гуманист.
– За чужой счет.
Они обмениваются короткими фразами, из которых понятно, что все они когда-то вместе учились, что Бася курировал их «работу» на Кавказе, и что в результате из армии вылетели все трое.
– Ладно, Боб, хватит, – говорит Стогов. – Повеселились, поплясали, пора и баиньки.
…Иду по коридору с полотенцем через плечо. Двери других купе открыты. Звон гранёных стаканов – пассажиры взяли у проводницы посуду, «разливают» и закусывают. Пьяный Бася пытается накормить печеночными оладьями благообразного еврея в очках, в руках у того – книжка Борхеса.
Когда вхожу в купе, попутчики спят. Стогов лежит на нижней полке, лицом к стене и сладко похрапывает. Его спина обезображена огромным рвано-багровым шрамом. Юрий неразборчиво