а вслух зашептал:
– Анечка, слушай внимательно. Времени мало. Надо говорить быстро и внятно. Подойди ко мне близко-близко. Падать будем вместе до автоматных очередей. Я скажу, в какой момент. Потом, когда всё закончится, выберемся наверх. Ты поняла меня?
– Да, любимый.
– Ничего не бойся. Ты со мной.
– Становись! Уроды, жидовские морды, мать вашу раз так! – раздались с разных сторон резкие окрики на немецком и русском языках.
«Странно, что всё это делают люди, – пульсировала в голове Рафаила недоуменная мысль. – Вон у того немца, что стоит напротив, абсолютно спокойный вид, словно он не убивать меня пришёл, а так, выполнять какую-то работу. Причина его хладнокровности, пожалуй, есть – психическое отклонение. Что, Рафа, опять в тебе врач заговорил? Его нос, словно приклеенный, так неправдоподобно велик и загнут, что… Вот они уже встали в ряд, передёрнули затворы, прицелились».
– Аня, прыгай! Прыгай! – «Что же она замерла!» – он навалился на нее спиной, и они вместе опрокинулись в зияющую яму.
«Мне повезло, и я успел до выстрелов закрыть её собой! – удовлетворенно подумал Рафаил. – Только что же так больно толкнуло меня в грудь? И почему-то рубашка сильно мокрая! В крови… Моей!»
– Рафа, ты как? Жив? – послышался откуда-то издалека, словно из другого мира, обеспокоенный голос жены.
– Я люблю тебя! Лю… – прошелестели его непослушные губы.
Из протокола послевоенного допроса бывшего начальника полиции по Мозырскому оккупационному району Белоруссии бригаденфюрера СС Грефа: «Я думаю, что число расстрелянных в моем подчинении евреев было около шести тысяч человек, несмотря на то, что сначала я показал, что там было всего две тысячи».
Глава вторая. Михаил.
Опять соседская корова захромала. Ну, что ты будешь с ней делать! Сколько говорил Нюрке, хозяйке её: почини хлев! На дырявом полу опять подвернула копыто ее Бурёнка! Болеет, как человек, даже постанывает! Снова мазь втирать предстоит, повязку накладывать, а что толку?! Животину любить надо, ухаживать, как за несмышленым младенцем. Недаром добрая хозяйка сама не доест порой, а коровушку, кормилицу свою, накормит. А эта! Сама человек никакой, в голове одни гулянки. А животина безвинная страдает.
– Что, милая, – Михаил погладил болящую по костлявой спине, – не любит тебя Нюрка?
«Ох, не любит», – так печально сказала корова одними глазами, что у сельского ветеринара захолонуло сердце, и он, словно лаская, стал мягкими круговыми движениями втирать в больное копыто своё снадобье.
– Ишь ты, словно бабу голубишь! – визгливый голос морозным сквозняком ворвался в этот, полный молчаливого взаимопонимания, тёплый мир человека и животного. – Жениться тебе, Мишка, надо! – самодовольно провозгласила Нюрка, а это была именно она, и громко захрустела огурцом. – А то всю жизнь, вишь, бобылём живёшь. Корова тебе заместо женки стала.
Последняя мысль показалась ей на редкость оригинальной, и она заржала во все горло.
– Шла бы ты, Нюра, по своим делам. Не видишь, лечу твою животину, – попробовал отделаться от нее Михаил.
– А