распахнутого окна и выступил со своими умозаключениями по поводу события:
– Никакой это не знак. Ваша собака была уже совсем старая и пошла издыхать. – После этих слов Ираида зарыдала ещё громче.
– Почему же он не захотел умирать дома? – патетически вопрошала она. – Разве ж мы к нему плохо относились?!
– Не в этом дело, – просто пояснил Андрей Иванович. – Очень старая скотина, если может, часто старается укрыться перед смертью с глаз людских.
– Так то скотина, а это собачка, – возмущалась Ираида, ловко перелезая через подоконник.
– Ну, спросишь её о причинах ухода, когда найдёшь, – посоветовал Андрей Иванович, ловко уворачиваясь от её деревянной скалки для теста.
Впрочем, этой скалкой она размахивала гораздо менее сноровисто, чем могла бы.
– Дерево ты этакое, лось деревенский, – ругалась она.
«Что-то уж очень они накоротке между собой общаются. И так быстро достигли консенсуса», – мелькнула у меня мысль.
Прекратив их бурные прения, я велела Андрею Ивановичу вывести машину за ворота, и мы с ним проехали по близлежащим улицам в поисках собаки.
На наши расспросы встречных прохожих о том, не видели ли они крупного пятнистого дога, мы получили одни лишь отрицательные ответы.
Мы ещё раз обыскали дом и сад и окончательно убедились, что Норда нигде нет.
Это событие повергло меня в печаль. Мне представлялось, как худой и запущенный Норд где-то скитается по улицам города. От жалости у меня начались сердечные колики.
Истощавшие брошенные доги, эти величественные и благородные собаки, вызывают особенную жалость. На них очень тяжело смотреть в такой ситуации.
Новую собаку я решила не заводить, решив, что никакая другая собака не могла бы сравниться с нашим умным, бесстрашным и благородным псом.
Сидя в последующие дни за компьютером, я анализировала тренды, читала экономические прогнозы и считала прибыли и убытки, но помимо своей воли не раз отвлекалась от работы, слушая, как Ираида негромко причитает, передвигаясь по дому и двору.
Когда ей на глаза попадались пустые и намытые до последней степени чистоты миски Норда, её причитания усиливались.
Через открытое окно также доносились звуки жизни: стучал молотком возле забора или щелкал секатором в саду Андрей Иванович.
В такие моменты чувство одиночества, непрошенно вселившееся вместе со мной в новый дом, притуплялось.
Ручка снова оказывалась в моей руке. И на бумаге появлялись новые лица: симпатичный молодой человек с добрыми глазами – «искренне ваш Шурик» Людмилы Улицкой. Многозначное обаяние развитой приспособляемости.
С ним соседствовал смуглый мускулистый крепыш в тонких очёчках с короткими вьющимся волосами – не кто иной, как тот самый Т. Гарп, глазами которого изобразил мир Джон Ирвинг. Такой сложный и тонкий мир, основанный на противоборстве души и тела и их недостижимой гармонии.
И ещё