и голос… тогда.
А сейчас – эту боль нести.
Улыбаться и счастье дарить.
Не оглядываясь, отпустить.
И надеяться всё забыть.
«Эта ночь сладострастием дышит…»
Эта ночь сладострастием дышит,
Жарким шёпотом между листвы.
В ласках ветер едва колышет
Бархатистую зелень лозы.
И, пропитанная ароматом горных трав,
Ночь наложницей мягко шагнёт,
Сбросив ткани дневных нарядов,
К дальним далям тебя уведёт.
И, насытившись поцелуем
Бесконечного дивного сна,
С пробуждением вновь наколдует
Эти стены хрустального дня.
«Твой ребёнок плачет…»
Твой ребёнок плачет,
когда ты уходишь.
Я же,
не намного её старше,
улыбаюсь на прощанье,
как же!
Я же ведь уже большая,
не пристало,
да и гордость
не даёт мне спуску,
чтобы разрыдаться,
нет уж, дудки!
Я потом,
когда совсем приспичит,
когда тяжесть
станет непосильной,
в одиночестве
завою дико зверем,
так отчаянно,
что застучат соседи.
Выплакав всю боль
и все обиды,
я опять при встрече
улыбаюсь.
Можешь уходить.
Закрою двери.
Отчего я дочки
твоей старше?!
«Утром ещё завывал ветер…»
Утром ещё завывал ветер,
скрипели качели,
и тихо раскачивалась
моя душа
на стальных петлях —
туда-сюда…
Она – повесилась.
И я бездушно
поглядываю на неё
из окна.
Может, отрезвеет
от выпитого вчера
до дна
пустоты и неверия.
Я жду её воскрешения.
Кажется, надо ждать три дня.
А пока гвоздями приколачиваю
вчерашний день,
чудовищно-большие слова:
МИРАЖ. МИРАЖ. МИРАЖ…
Без души так легко читаются!
В самом деле,
легко, нараспев – ЭМ И РА…
Даже повеселело!
Эх, не сказать только —
на душе.
Зато появилась
бодрость в теле,
такое-то звучание
в пустоте!
Целый орган
настроить можно
на костях, связках
и суставах.
Там знаешь какие
рождаются мелодии!
Исключительно
миражам их играла.
«А там, где дороги…»
А там, где дороги
и город, и зной,
где тысячеглавый
гудящий и пыльный —
там, молча склонившись
над книгой старинной,
в метро в полудрёме
ты