зависело, сколько раз в неделю с тебя будут смахивать пыль и где будет твое место, твое личное пространство – на столе, на диване, на гвоздике, заботливо вбитом в стенку, или где-нибудь на жесткой скамейке в районе плинтуса, а то и вовсе в наглухо запертом шкафу, где нечем дышать и где свет, отражаясь в стеклянных дверцах, приносит только беспокойство и усталость.
Она была слишком здравомыслящей, чтобы кому-нибудь рассказывать о таком, да ей бы никто и не поверил – по той же причине. Сама она, впрочем, задумывалась порой – в своем ли она уме, но каждый раз упрямство и здравомыслие выручали ее. До тех пор, пока ты задаешь себе этот вопрос, – снисходительно объясняли они ей, – ты в своем уме. Вот когда ты перестанешь это делать, тогда пиши пропало.
Эта странная привычка была для нее необременительной и удобной. Правда, раньше Лиде все же приходилось следить за собой на людях, но с появлением гарнитур Bluetooth это перестало быть проблемой. Теперь, когда ей очень надоедало сдерживаться на публике, она просто надевала на ухо гарнитуру – и все. Мимо нее пробегали такие же, занятые сверх меры, беспрерывно разговаривающие, в голос смеющиеся или плачущие. И все они разговаривали вслух, но с собой или с кем-то еще – это далеко не всегда можно было определить с первого взгляда. Дома звучание ее голоса разгоняло тишину, оживляло долгие вечера. Тревожные и тягостные мысли не успевали пустить корни, а сложные вопросы решались легче, если она проговаривала возможные варианты вслух. И тогда одиночество отступало, давая дорогу мужеству и фантазии. Лицевые мышцы, натренированные этим постоянным общением с самой собой, крепко держали овал и помогали противостоять возрастным переменам. И еще Лида вполне справедливо полагала, что есть очень много людей, с гораздо более вредными привычками – и для себя, и для планеты в целом. Так что, корить себя или стыдиться ей было совершенно нечего и незачем.
Жила Лида на окраине, в том самом «пузыре на пояснице». Район был рабочим, ни крупных торговых центров, ни особых развлечений здесь не водилось. Маленькие кафешки, баньки-сауны; даже магазины здесь остались почти точно такими, какими были и тридцать-сорок лет назад, только ассортимент и кассовые аппараты сменились, да еще краску на стенах и полы подновили за эти годы. Народ здесь в основном ложился рано, к полуночи улицы пустели и затихали. Соседки провожали ее взглядами и сокрушались, что у такой статной, красивой женщины нет ни семьи, ни детей. В старинных романах кто-нибудь обязательно произнес бы сакраментальное: «Милая, да вы просто созданы для материнства!» Теперь все было проще и не столь учтиво: «А ты чё детей-то не заводишь? Больная, что ли? Или не от кого?»
Детей Лида категорически не хотела. Она их терпеть не могла, также как праздники. Квохтать над ними она не умела – мешало то самое знаменитое её здравомыслие, которое никак не могло взять в толк, с чего бы взрослому, образованному человеку умиляться