что «все перепьются и станут неуправляемы».
Жара в тот июль в Пицунде стояла дикая. Днем и ночью – тридцать шесть градусов. Уже пять дней – ни ветерка. И влажность такая, что развешенное на балконе белье за ночь становилось мокрым. Но нам было все равно. Молодость! Самому старшему из нашей компании, Мише Маленькому было двадцать два. Всем остальным и девятнадцати не было. Жара – так жара. Влажность – так влажность. Гога Жуткий говорил: «Люблю, когда тепло!»
И спал на пляже. Ноги в воде, голова на суше.
На море стоял мертвый штиль. Купаться днем было противно, такой теплой была вода. Студенты называли ее презрительно – «чернила». Черное море называли – «лужей».
…
Вечером все собрались в шалмане. Как и было обещано, прямо у моря стоял длинный стол. На столе алюминиевые вилки, стаканы, тарелки и два больших блюда с помидорами и лавашем. Мы достали бутылки, расселись. Горгия разлил вино и провозгласил тост за здоровье новорожденной. Посмотрел на Ниночку масляно. Он на всех женщин так смотрел. Чокнулись, выпили, расцеловали Ниночку. Я поцеловал Ниночку, потом Ниночкину подружку Верочку, которую Ниночка звала Лапочкой. Ниночка говорила: «У Лапочки очень стройные ножки… На нее все мальчики смотрят».
А потом Таню.
Ждали шашлыка. Наконец он появился. Хозяин шалмана принес в двух руках огромные похожие на шпаги шампуры. От больших, зажаренных до красноты, кусков баранины шел ароматный пар. Хозяин снял мясо с шампуров, положил на тарелки. Мы начали есть. Шашлык легко жевался. Помидоры были сладкими. Лаваш макали в помидорный сок, в котором плавали укроп, петрушка и белые колечки лука.
Вначале я пил Гурджаани. Потом крепленое. И только, когда уже был пьяный – Псоу. Это называлось «сделать ассаже».
Хозяин включил магнитофон. Орера. Кикабидзе пел: «Я пьян от любви!»
Валерка заговорил, обращаясь к девушкам: «Не ходите, дети, в Африку гулять… Знайте – на большом дереве, что перед воротами лагеря, сидит Гога Жуткий. С утра сидит. Когда девушка мимо проходит, Гога свистит соловьем. Я, говорит, не Гога, а Соловей-разбойник».
Миша Маленький ничего не понял и спросил: «Этот Соловей что, из Африки?»
– Нет, он с журналистики.
– А что он на дереве делает?
– Сидит.
– Гога харашо жизнь нанимает, – добавил Горгия. – Я би тоже на дерево палез, если б на журналистике учился. Там вед адни девачки… Им гавариш – пады суда, а ани тебе – идыот.
Миша Маленький понес дичь: «И я хочу на дерево. К Гоге. В Африку. Вместе будем свистеть… Как соловьи. Димыч, полезем?»
– Я не против, только для начала искупаться хочу. И тебе советую.
Скинул одежду и вошел в воду. Несколько шагов было до воды, но я умудрился по дороге два раза споткнуться.
– Димыч нахрюкался, – сказал кто-то.
Остальные тоже полезли – в чернила. Как назло у берега было много медуз.
– Медузы! – закричали Ниночка и Верочка.
Таня вошла в море не спеша, вкрадчиво, как кошечка.
– Вада как в тбилисских банях. А мидузами