можно ли в комнату Марии Петровны заглянуть?
– Конечно! А я словно знал, что вы придете. Нашел фотографию – вы там рядом со Станиславским сидите. И так восторженно на него смотрите. Пока по музею походите, а я фотографию принесу.
Александра Викторовна поднялась на второй этаж, зашла в комнату Марии Петровны. Скромная кровать великой актрисы с белым покрывалом, на тумбочке – сумочка, перчатки, лорнет. И словно из глубины пространства услышала ее голос: «Сашенька, вы моя самая любимая ученица. Вот уже и диплом получили. И решительны вы всегда и во всем. На фронт к раненым с фронтовыми бригадами едете. А я вот вам кофту Константина Сергеевича приготовила. Будете надевать ее, и словно руки его согреют вас, и убережет она от пуль, от смерти».
Как же любила она их, великих театральных учителей. Прибегала первой на занятия, садилась рядом с учителем и, открыв рот, внимала каждому слову Константина Сергеевича. Психофизический анализ – сначала это были трудные понятия, потом расшифровка системы, а позже – суть ее жизни.
Александра Викторовна перешла в комнату Константина Сергеевича. Книги, книги, портрет – добрые лучистые глаза. Здесь прошли последние дни его жизни.
Она была рядом с Марией Петровной, когда огромное горе пришло в этот дом. Старалась поддержать одинокую актрису, заходила к ней почти каждый день, они подолгу говорили о ролях.
Поступила в театр Станиславского, где играла Эмилию, а потом стала преподавать в Щепкинском училище. Вышла замуж в двадцать пять лет. Муж – прекрасный певец, добрейший, любящий человек, очень долго и тяжело болел, ухаживала за ним. В тяжелые беспросветные дни его ухода лишь сын Арсюша радовал ее.
От воспоминаний отвлек голос Степана Степановича:
– А вот и фотография, Александра!
– Спасибо, Степан Степанович! То были дни моей счастливой молодости, дни вдохновения и надежд.
Она открыла небольшую черную сумочку, что подарила ей Мария Петровна и бережно убрала туда столь дорогой снимок.
Вечером Александра Викторовна сидела у старого рояля и наигрывала вальсы и этюды Шопена. Один из этюдов забылся, достала из старенькой тумбочки ноты и задумалась. Вот любили ее великие учителя, считали талантливой. А она, придя в театр, талант не смогла проявить, всё норов свой показывала. Была уверена, что сама должна решать, какой характер у героини пьесы Эмилии – нежный, трепетный. А режиссер считал, что – упрямый, немного властный. Не хотела она подчиняться чужому мнению. Всё сама, сама. Советовалась с Тусей, подругой, которая во втором составе Эмилию играла. Доверяла ей свои мысли: «Режиссер неумен, настырен, неначитан». Туся, сидя у нее дома, попивая чаек и поедая ее пирожки с капустой, поддакивала. А ведь потом оказалось, что она предала Саню, все режиссеру докладывала. А тот после успешной премьеры, где Эмилия была такой, какой ей виделось, собрал труппу и сказал, что не потерпит в театре самоуправства, что актер должен слушать режиссера, а коли нет, так пусть уходит. Такой категоричности Саня не перенесла, взяла