сыновей и дочерей купеческих, был молчалив, приветлив. Он попытался пропустить Любочку в комнату.
– Привет, привет, – раздалось из открытой двери напротив. На железной кровати, которая была видна в проеме двери, спиной ко всем сидели и целовались Яшка и Мира Белкины, еврейские соседи четы Коржиковых.
Когда кто-то приходил, они прекращали целоваться, поворачивались к двери, стукались носами и выкрикивали приветствие, и уже через секунду возвращались к прежнему положению. Тридцать лет назад здесь так же целовались тогда ещё молодые Яшкины родители. Время словно остановилось…
В небольшом коридорчике появился Вован Голошаев, сосед из третьей комнаты.
– Во, принесла нелёгкая. Бутылку купила? – На Воване была голубая майка, на плече татуировка – орёл с кинжалом в клюве, а на фоне масляной голубой стены выделялись его длинные красные трусы в зелёный горошек.
– Нет. Забыла купить. А, собственно, что ты у меня всё бутылки выпрашиваешь?
– Да катись ты… – Голошаев плюнул и проскользнул в кухню.
Любочка вошла в комнату.
– Мамочка, здравствуй!
– Любанечка, Любонька моя! – еле слышно проговорила маленькая старушка, сидевшая в углу. У неё были большие голубые глаза; почти прозрачные, они смотрели теперь на мир спокойно, безобидно и, казалось, без волнений. Шёл Любиной маме девяносто первый год.
А когда-то Мария Васильевна, её, Любина, любимая Марима-мушка была строгой, высокой, спину всегда держала прямо, русые волосы заплетала в две тугие косы и узлом укладывала на затылке. Ещё до революции вышла замуж за купца Михаила, который имел скобяные лавки да кабачок в их маленьком городке Ряжске на Рязанщине. Жену Михаил уважал, нарожала она ему семерых детей, слушалась его во всём. Не пререкалась, если непослушного Васеньку да смешливого Павлушку муж ставил в угол на горох на целый день за любую малую провинность. А девок – Анну старшую, Александру, Любаню да младшенькую Дашу очень любил, баловал, покупал им разных смешных игрушечных обезьянок, медвежат. Кукол в их доме целых пять было. Мамочка шила всем куклам платья, а одна, в розовом капоре, уже много лет жила без обновок. Вот и в нынешний Любин приход сидела эта кукла на верхней полке этажерки и смотрела на всех с грустью и печалью. Так же, как семьдесят лет назад, когда осталась кукла одна, без хозяйки, их сестрёнки Ниночки, которая умерла во младенчестве. А мамочка словно вложила в эту куклу все свои воспоминания, всю скорбь о дочке на долгие-долгие десятилетия, и никогда с куклой не расставалась.
Любочка распаковала сумки, достала салатики да пирожные, сняла своё габардиновое пальто и уселась рядом с мамой.
– Дарья на работе задерживается, а я вот одна сижу, – проговорила Мария Васильевна.
– Ничего, мамочка, я её дождусь, – Люба взяла из немецкого серванта старинную кузнецовскую тарелочку с незабудками, положила на неё два маленьких пирожных и протянула их маме.
Та стала откусывать лакомство потихонечку, да и не откусывать вовсе, а, пожалуй, отщипывать дёснами, – ведь зубов у неё давно не было.
– Ой,