обратно отнятые землю и скот.
Ждала, когда закончится война красных, белых, зелёных. Потому что на эту войну забрали папу, а без него детям было очень и очень трудно.
Ждала, что уж у этого дома им, четверым детишкам, подадут корочку хлеба или хотя бы сырую картофелину. Который месяц они просят подаяние. Ходят от села к селу, от хаты к хате. Она, Христя, несёт на руках Ваню, а за ней, взявшись за руки, поддерживая друг дружку, еле-еле передвигая ноги, бредут голодные, измождённые Лиза и Поля.
Подавали, но не все. И не часто, как хотелось бы, и немного. Потому что таких нищих побирушек было не счесть. Ведь тогда был страшный голод. В иных деревнях не было жителей вообще – повымерли.
Изредка её нанимали на временную работу. Младшие сидели на окраине села и ждали её. А она ждала конца рабочего дня, надеялась, что хозяева расплатятся с ней в этот раз и тогда можно будет накормить сестёр и брата. Ибо были случаи, когда не платили, а грубо выгоняли девчонку, после того, как она заканчивала работу. А то и натравливали собак.
Ждала помощи у дороги в незнакомой местности, чтобы вырыть могилку и похоронить Ваню и Лизу… Поля ещё держалась, а у самой сил не было. И оставить детские тельца родных людей под палящим солнцем не могла.
Копала могилку сама. Да какая та могилка? Так, углубление в сухой, песчаной земле на обочине дороги. Какие те силы у голодной тощей копальщицы, которая несколько раз падала в голодный обморок, пока кое-как вырыла ту ямку. Потом она же прочитала молитву за упокой душ, что сама тут же и сочинила.
Там же лежала у свеженарытого холмика и ждала собственную смерть, усердно и неистово молила прийти, забрать и её, чтобы разом прекратились все мучения, чтобы исчезло это страшное, это невыносимое чувство голода. Но настоятельно теребила за рукав Поля и просила поесть. Надо было вставать и идти искать пищу, спасать ещё одну голодную родную душу.
Если вскипятить в жестяной банке воду, бросить туда чахлые листья крапивы с мелко поломанным стеблем, то на какое-то время чувство голода исчезает. А ещё можно было ставить силки, и если сильно повезёт, и туда попадёт грач или ворон – то это уже счастье, был настоящий пир. Хотя рады были и воробью. Тогда было тоже пиршество, ни меньше. Старались варить с большим количеством воды – бульон как-никак.
Или тайком пойти в поле на чужой огород, замереть в борозде, а потом ночью нарыть из-под картофельного куста несколько клубней, то можно пережить ещё один день, если, опять-таки, растолочь картошку в собственном бульоне, сделать мутной жижкой. А потом пить её медленно, наслаждаясь, смакуя. Но уж если даст Бог впустить туда щепотку соли, бросить зубок сворованного чеснока и разлапистую запашистую веточку укропа – это райское кушанье.
Но это если не заметит хозяин, не застанет в борозде с картошкой. Кристю Бог миловал, а вот иных нищих ловили. Пощады не было.
Ждала увидеть дома папу. Но не увидела даже собственной избы: сгорела. И не дождалась отца: где-то сгинул на войне