войск НАТО в 1969—1974 годах. Когда мы с ним встретились, он только что был назначен суперинтендантом, то есть начальником Вест-Пойнта17. Он пригласил меня прочитать лекцию о русском искусстве и культуре перед общим собранием кадетов академии, мудро сказав при этом: «Чтобы знать, за что люди будут сражаться, вам нужно узнать, что они любят».
Офицеры, с которыми я была знакома, были более открытыми, менее зашоренными и, как ни парадоксально, более антивоенно настроенными людьми, чем гражданские чиновники, с коими им (и мне тоже) приходилось иметь дело. Если потребуется в двух словах охарактеризовать мое мнение о высших военных кадрах, с которыми мне повезло встречаться, то этими словами будут ответственность и сдержанность. В отличие от гражданских они хорошо знали, что значит посылать людей на битву, где их могли ждать ранение или смерть. Для них это не абстракция. И в отличие от многих других государств нашей стране никогда не приходилось опасаться того, что военные бросят вызов или свергнут собственное правительство. Нам посчастливилось, что они такие.
Военные всегда относились ко мне с уважением; в отличие от них чиновники, завистливые, часто ненадежные, заботящиеся лишь о собственном продвижении и положении, всегда стремящиеся одержать верх над тобой, старались очернить меня и сбить с толку. Военные были другими, они часто находились в поиске иной, отличной от уже имеющейся у них информации, потому что, как они мне говорили, «это помогает нам лучше делать свое дело». Один полковник в Военном колледже армии США сказал: «Наши компьютеры дают много информации, но они не сообщают, как свести ее воедино».
Однажды я спросила психиатра, почему военные выглядят менее обеспокоенными, чем чиновники, когда сталкиваются с женщиной, имеющей взгляды, резко отличающиеся от их собственных. «Моя дорогая, – весело ответил он, – это потому, что мужские достоинства они носят на груди». С тех пор я чувствую, что мне стоит скромно потупить взор, как только я вижу увешанный орденскими ленточками китель высокопоставленного офицера. Но в этом шутливом замечании немало правды: военные не боялись, что я могу отнять у них место.
Я обнаружила, что наши военные всегда лучше информированы о том, что происходит в Советском Союзе, и лучше в этом разбираются, часто оказываются умнее чиновников, зашоренных рамками своих одномерных политологических моделей, приверженных к сохранению статус-кво и убежденных, что ничего изменить нельзя18.
Довольно давно в военных кругах заметили ту направленность в чувствах русских (не советских), которую я увидела тоже, вначале в том, что касалось растущего интереса к собственному народу и своей идентичности, все больше занимавшей русских людей. Каждый из военных, кого направляли в Советский Союз, хорошо говорил и читал по-русски, в то время как многие из наших дипломатов, даже некоторые послы, едва могли сказать хоть слово. В Государственном департаменте Советский Союз считался «постом лишений»,