твое обручальное кольцо?
– Я снял…
– Оно же не снимается…
– Я распилил…
Не произнося больше ни слова, Лиля встает, молча убирает со стола, затем молча моет посуду. А мне вдруг становится весело. Какая все-таки удивительная штука этот коньяк. Я снова наполняю свою рюмку до краев и тут же выпиваю. И, чтобы избавиться от неприятного чувства жжения, тут же запиваю остатками вина из фужера. И вот я уже чувствую, как меня одолевает безудержно-неистовый хмель желания, а в паху зашевелился мерзавец, безмерно полнокровный господин…
– Что ты делаешь?
А я уже стою рядом и тянусь губами к ее шее.
– Что с тобой?
А я беру ее за плечи, привлекаю к себе и целую. Ее тело все еще как тугой ком.
– Ты остаешься?
– Да, – шепчу я, – конечно…
– Зачем ты снял кольцо?
– Да, – говорю я, – я решил.
– Правда?
– Я развожусь.
– Правда? И ты на мне женишься?
Я чувствую, как она тает в моих объятиях, беру ее на руки и несу, сдергивая с ее податливого тельца желтый халат… Несу в спальню… Потом мы лежим и молча курим. Мягкого света бра едва хватает, чтобы насладиться уютом спаленки, но вполне достаточно, чтобы видеть блеск ее счастливых глаз.
– Хочешь, – спрашивает она вдруг, – хочешь, я рожу тебе сына?
– Можно…
– Настоящего. Хочешь? А не такого…
Я не уточняю, что значит «такого», я говорю:
– Ты же знаешь, как я мечтаю об этом.
– Ты, правда, разведешься?
– Я же сказал, – отвечаю я, беру ее сигарету и бросаю в пепельницу. И снова целую ее… Это такое блаженство.
Ровно в два часа ночи, когда Лиля, утомленная моими ласками, засыпает, я только вхожу во вкус, встаю и, чтобы не разбудить ее, на цыпочках иду в кухню. Я не ищу в записной книжке Артема телефон Оли, я хорошо помню его.
– Эгей, это я, привет…
– Ты вернулся? Ты где?
– В аэропорту.
– Артем, я с ума схожу, знаешь, я…
– Я еду…
Я кладу трубку, одеваюсь и выхожу. Ну и морозище! Роясь в карманах папиной куртки, я нахожу какие-то деньги, и мне удается поймать такси. Я еще ни разу не переступал порог Олиной квартиры и был здесь в роли болванчика, ожидавшего Артема в машине, пока он… пока они там…
Теперь я ему отомщу.
Я звоню и вижу, что дверь приоткрыта… и вдруг, о, Боже! Господи милостивый! Дверь распахивается, и Оленька, Оленька, как маленькая теплая вьюжка, как шальная, бросается мне на шею и целует меня, целует, плача и смеясь, и плача…
– Ну что ты, родная, – шепчу я, – ну что ты…
– Я так люблю тебя, Артем…
Я несу ее прямо в спальню…
– Ты пьян?
– Самолет не выпускали, мы сидели в кафе…
– Артем, милый… Я больше тебя никуда не пущу, никому не отдам… Ладно, Артем? Ну скажи…
Никакой я не Артем, я – Андрей!
– Конечно, – шепчу я на ушко Оленьке, – никому…
Потом