не пили, а глюки, – пожаловался он, пряча глаза. – Видел ларечника с вокзала. Будто он должен был кого-то отравить, а отравил нас… и его зарубили мечом, прямо в шею, оттуда фонтан, и кость хрустнула.
– Я тоже видел, – посерьезнел Алексей Иванович, до которого дошло, что видение уже нельзя отбросить просто так.
Москва оборачивалась перед ним пугающими личинами. Надо было уносить ноги, а для начала подкрепить силы, и Алексей Иванович предложил сбегать в магазин за продуктами, но приятели пошли вместе. Разгоряченный Максим взахлеб делился подробностями сна, а Алексей Иванович, слушая его, то и дело вздрагивал, потому что ему виделось то же самое, до момента, когда они расстались в холле. Максим тогда поднялся на второй этаж и заплутал среди коридоров. За закрытыми дверями кто-то разговаривал, но напуганный расправой Максим только прикладывал ухо к скважинам, улавливал голоса, но заглядывать внутрь не рисковал. А потом выскочили охранники, притащили его в зал с мечами, и там…
На этом пассаже Максим замялся и соврал, что проснулся, но его натянутый голос вынудил Алексея Ивановича не поверить в сказку. Он и сам утаил кусок одиночного трипа, в котором благообразные монстры обязали его отравить Максима, пообещав московские клиники и долгую жизнь. Верить в чудо было приятно, но Алексей Иванович не порхал по воздушным замкам и понимал, что химеры в его болезни бессильны. Он только дивился изощренности собственного разума, который воспроизвел диковинный сон, или изощренности неизвестного ретранслятора, который внушил им с Максимом одну иллюзию на двоих. Усмехаясь, он повторял про себя: это же надо. Склад, стеллаж, сумка, банка из-под леденцов. Он не сомневался, что даже не проверит эту дикую инструкцию, потому что ни о какой гостинице не знает, и все мечтания куда-то устроиться ему, больному, в чужом городе – пустое, дым.
Они позавтракали на скамейке перед продуктовым магазином – купили кефира и сосисок в тесте, которые штамповали за окошечком с обманным ярлыком «пекарня». Максим словно боялся упускать Алексея Ивановича из виду. Он лебезил, краснел, заискивающе заглядывал ему в глаза и, когда знакомцы уничтожили скудную снедь, Алексей Иванович решился на выходку, держа в уме, что терять ему нечего. Он позволил проводить его к отделу кадров, и, едва он, вялый и нерешительный, открыл рот, как тетки подскочили, словно ужаленные, и в два счета приняли у Алексея Ивановича заявление. Через десять минут прибежал взмыленный гостиничный директор и зачитал новому сотруднику обязанности голосом эстрадного декламатора. Условия, по понятиям бобыля, оторванного от семьи, были невероятные. Алексею Ивановичу предписали жить в гостинице и быть на подхвате круглые сутки, на случай, если где-то навернется электрика, сломается чайник или шаловливый гость сунет пальцы в розетку. Вдобавок за эту синекуру ему полагалась скромная зарплата.
Через десять минут директор уже тащил его куда-то. Сперва они завернули в главный вход, и Алексей Иванович, стоя посреди вестибюля, осмотрелся. Наверху, под аркой, висела застекленная