а тонкие губы кривились в неопределённой гримасе.
Наступила неловкая тишина.
– Голова болит, – жалобно проговорила Рая, заметив, что на неё смотрят.
– Зачем же плакать? – удивился Еленский. – У меня пирамидон есть.
– Говорил я, перегрузили девчонку, – громко сказал Трефилов. – Это всё Федот с его трудолюбием. Он и Виктора заездил.
Махнув рукой, Рая выбежала из комнаты, оставив мужчин в смущённом молчании.
Девушки прилетели накануне следующего пуска. Устав от мужского общества, Аратов ждал их с нетерпением. Он почти с нежностью думал о Фаине, вспоминая, как та проходила по дорожкам заводского сада – с красным зонтиком, в юбке из шотландки, в остроносых туфельках на колких каблучках; в Аул она приехала в валенках, платке и лётной куртке – он разочаровался, только тогда и сообразив, что ждал увидеть её на «шпильках».
– Ах, Михалыч, – воскликнула при встрече Фаина, – я бы расцеловала тебя, так рада.
– «Бы да кабы»! А я возьму и расцелую, – засмеялась Валя, обнимая Аратова и трижды целуя его. – И ещё три раза – за Витьку. Что ж он не приехал?
«Чему радуются? – недоумевал Аратов. – Прилетели перед самым Новым годом – могут ведь и не выбраться обратно».
Это он должен был радоваться их появлению, но на самом деле расстроился, острее, чем прежде, почувствовав оторванность от дома; мысли о Москве захватили его.
Он представлял себе новогоднюю вечеринку в комнате Прохорова, увешанной странными, беспокоящими картинами, в небольшой компании близких людей, разбавленной единственной незнакомкой – приглашённой специально для него. Он предвкушал танцы подле ёлки, шампанское, бенгальские огни и какие-нибудь игры на ночном бульваре, нелепые в другое время.
Он представлял себе собственную комнату – узкий «пенал», оформленный им, к неудовольствию Игожевых, по-своему: одна из стен была покрашена чёрной краской (сплошь, кроме двух чистых прямоугольников, которые Прохоров позже записал абстрактными композициями), лампа в углу была сделана из винной бутылки, а на письменном столе лежал гипсовый череп, вызывавший особенные возражения Лилии Владимировны. «Бедный Йорик, – отвечая ей, говорил Аратов, – он помогает заниматься: при нём нельзя мыслить ортодоксально».
Он представлял себе прилавки ГУМа, изобилующие неважными предметами.
Он представлял себе ярко освещённую улицу, на которой видел среди прохожих множество девушек и детей.
Он представлял себе встречу с Олечкой Вербицкой, повторение той, когда Аратов, обычно носивший берет, вдруг надел чужой котелок и девушка, показывая пальчиком, удивлённо и обрадованно воскликнула: «Уй ты, в шляпе!» Он пришёл в восторг от этого восклицания, понимая, что так не скажешь неблизкому человеку.
Он представлял себе, как надевает крахмальную сорочку и повязывает галстук.
Он представлял себе новогоднюю ночь здесь, в Ауле – без снега, без ёлки, без музыки, – зная, как это будет выглядеть, по опыту «прописки».
Прилетевшие