у меня, дона Имярек, есть племянник, забубенная головушка, лихой моряк, которому было бы совсем нелишне побезобразничать у Антильских островов. Вам и мне – по двадцать процентов, его величеству – пять. Восемь. Ладно, шесть. По рукам. Вот, кстати, у меня случайно как раз завалялся свеженький патент. Так что желаю вашему племяннику ветра в корму и добычи в трюм.
Я в восторге. А сейчас, когда выстукиваю эти строки, соседский мальчишка-придурок врубил на полную громкость свой поганый двухкассетник, оглушая пол-Мадрида. И я, обдумывая, не купить ли мне в «Корте Инглес»[14] охотничий карабин с патронами да не превратить ли дом соседа в филиал Пуэрто-Уррако[15], нет-нет да и брошу взгляд на большой лист бумаги, разостланный на столе, на документ, не имеющий срока давности, и, проводя кончиками пальцев по шероховатой пожелтевшей поверхности, кажется, слышу, как шумит ветер в натянутых парусах, как перед рассветом кок по трапу несет чашку кофе в мокрую, кренящуюся от качки рубку, когда ты стремишься зайти с наветренной стороны к тому, за кем так долго гнался. И думаю, как славно было бы послать подальше соседа, и издателей, и земную твердь, вписать собственное имя и имя моего корабля в этот искусительный пробел, оснастить двенадцатиметровую палубу всем необходимым для каперства да позвонить трем-четырем старым друзьям – сплошь в татуировках и шрамах. А потом выбрать безлунную ночку, выскользнуть в открытое море на всех парусах, и пусть засвищет в снастях зюйд-вест. Благо все бумаги в порядке и подпись короля на месте.
1997
Маяк Нао
Когда с кормы, с юго-запада возникает свет маяка, задувает левантинец со скоростью узлов 8–10, и парусник с креном на левый борт скользит во тьме, и в полнейшем безмолвии слышно только, как журчит, стекая с обшивки, вода. Свет – там, где ему и положено быть, там, где ты рассчитал вчера, когда прокладывал курс, прикидывал снос и галсы. И вот с биноклем в одной руке, с хронометром в другой ты стоишь, считаешь проблесковые огни и мысленно улыбаешься. Это маяк на мысе Нао. Потом спускаешься в каюту и на морской карте уточняешь место, прокладываешь новый курс. А когда снова выходишь на палубу, маяк – все там же, и его присутствие во тьме указывает – земля, осторожно, держись подальше, берегись. Доброго пути и удачи во всем, приятель.
Ты столько глядел на карту, готовясь к прибытию или к дрейфу, что в голове у тебя прочно засели рельеф берега, мели, оттенки синевы, обозначающие глубины, градусы долготы и широты. И ты, облокотясь о влажный планшир, стоишь в ожидании рассвета, думаешь о тех людях, которые столетиями плавали, наблюдали, примечали, отмечали все это на карте. Люди моря и морской науки, они медленно, тщательно фиксировали каждый подвох – не фигуральные, а всамделишные подводные камни, – отмечали каждую опасность буйком, каждый маршрут – маяком. Века интуитивных прозрений и тяжких трудов. И вот постепенно, мало-помалу, пройдя моря и земли, человек превратил враждебную природу в место,