стал ее удерживать, ребенок заплакал, – и она, сдержав в себе решимость, осталась. Не прошло и нескольких дней, как пришли сообщить, что ее мать больна.
– Я пришла сюда ради твоего отца, – заявила она мужу. – Неужели же ты не отпустишь меня ради моей матери?
Ши согласился. Тогда она велела кормилице забрать мальчика и уйти куда-нибудь, а сама, вся в слезах, вышла из дому и удалилась. После этого ухода она не возвращалась несколько лет. Ши-отец и Ши-сын стали даже понемногу забывать ее. Но однажды на рассвете, когда в доме открывали двери, в них вихрем впорхнула Чантин. Полный изумления, Ши начал было ее расспрашивать, но она села грустно-грустно на диван и вздохнула.
– Ах, знаешь, – говорила она, – прежде мне, выросшей в теремах да комнатах, какая-нибудь ли казалась далью, а вот сегодня в один день и в одну ночь я пробежала тысячу ли… Ух, устала!
Ши стал ее подробно обо всем расспрашивать, а она то хочет говорить, то снова остановится. Ши упрашивал ее без конца, и она наконец со слезами сказала ему:
– Теперь я тебе расскажу то, что мне больно, а тебе, боюсь, доставит радость. За последние годы мы перебрались на житье к Цзиньской границе[15] и поселились в доме местного магната Чжао. Наш хозяин был с нами, с жильцами, в наилучших отношениях, и отец выдал Хунтин за его сына. Тот, однако, всегда был человеком бездельным, праздным расточителем, и в его доме жилось очень беспокойно. Сестра вернулась домой и сказала об этом отцу. Тот оставил ее дома и в течение полугода не позволял ей уходить обратно. Молодой магнат вскипел гневом и досадой и неизвестно где нанял какого-то злодея, который пришел к нам в дом и с помощью нечистой силы, вооружившись цепью и замком, заковал и увез моего отца. Весь дом был крайне этим потрясен, и в один момент все разбежались в разные стороны.
Ши, услыхав, стал неудержимо хохотать. Женщина рассердилась.
– Хотя он и недобрый человек, – сказала она, – но он мой отец. Я с тобой, как лютня с цитрой, прожила несколько лет, между нами была только любовь и никакой неприязни… Теперь же, когда человек погиб, а дом разрушен и все его рты разбрелись, – если бы ты даже не болел за моего отца, то разве ради меня-то не должен высказать сожаления? А ты, услыхав это, возликовал, заплясал, не сказав мне ни полслова в утешение и защиту. Что за бессовестное поведение!
Взмахнула рукавом[16] и вышла. Ши бросился за ней с извинениями, но она уже исчезла. Ши загрустил, стал раскаиваться. Он решил, что уже теперь она окончательно от него ушла. Однако прошло дня два-три, и она явилась, а с ней вместе и старуха. Ши обрадовался им, бросился участливо их расспрашивать… Но мать и дочь легли перед ним на землю… Удивившись, он спросил, что это значит. Мать с дочерью принялись плакать.
– Я ушла, полная гнева, – сказала дочь. – А вот теперь не могу взять себя крепко в руки, да еще хочу просить его… Что же у меня за лицо после этого?
– Мой тесть, конечно, не человек, – отвечал ей Ши. – Однако любезность твоей матери и твоя любовь мною