за ними – стеклянная стела, на которую они как будто отбрасывают большие прозрачные тени, а сквозь эти силуэты видны стена, окна, крыша их родного жилища. Метафора проста и понятна даже тому, кто не знает фарерского и не сможет прочесть стихи этих людей: их дело больше и важнее того, кем они были в своих конкретных физических телах, оно принадлежит их родине и совершено ради нее. На стеле надпись, дублированная на английском: «Старший был поэтом изгнания и спора, младший – поэтом света, для которого ребенок был королем бытия. Общим для обоих была вера в фарерский язык». Джюрхусы первыми стали писать стихи на фарерском, и для такого маленького народа это очень важные люди: поэзия развивает язык, бережет его и хранит, демонстрирует его скрытые возможности, открывает новые смыслы, вплетается в коллективную память – объединяет, наконец.
В Торсхавне вообще много городских скульптур. Они небольшие, соразмерные тихим улицам с цветными однотонными домами и крошечным площадям, на которых находятся; скрепляют место, объясняют его и наполняют значениями. Когда мы вышли на дорогу, которая ведет из Торсхавна вдоль моря, то встретили на берегу странную скульптуру. На гранитном кубе стоял наискосок другой гранитный куб, к которому сбоку, то есть перпендикулярно, была прикреплена статуя сидящей обнаженной девушки – она положила голову на колени, сжатые руками, и смотрела на пролив. Рядом стоял еще один куб, на котором та же девушка и в той же позе сидела как обычно, то есть сверху. Наверняка у этого произведения был заложенный художником и не разгаданный мною смысл – но возможно, смысл был в том, что он должен возникать в каждом новом зрителе, который видит эти кубы и бронзовых девушек, противопоставленных проливу и соседнему острову, зеленой траве и желтым калужницам, монотонному небу. Противопоставленных – но вписанных в пейзаж непротиворечиво.
Мы шли по дороге вдоль моря, и было непонятно, кончился город или еще нет. Слева оставались улицы, но потом вместо улиц по обеим сторонам дороги были отдельно стоящие посреди травы и камней дома, которые тоже были городскими, но без города. Как будто дом – современный, со всеми необходимыми удобствами – был здесь отдельной минимальной городской единицей, которую можно поставить где угодно, связать его с остальными домами дорогами и другими коммуникациями и так создать городскую среду в разделенном пустошами пространстве. По траве гуляли мохнатые овцы, возлежали ягнята, между ними переваливались гуси; в небольших загончиках стояли курицы и петухи. Один баран с завитыми рогами подошел к сетчатой изгороди, я познакомился с ним и потрогал его: он обнюхал мою протянутую руку.
Дорога свернула налево, а мы спустились в каменистую долину, где бежала к океану через голыши и маленькие водопады крошечная речка. Перешли через нее, поднялись на гряду – было видно, как кончается остров напротив, а внизу по зеленому тянулась к океанскому обрыву ломаная