ученики стали приносить различные модификации таких авторучек, получивших в нашей среде название «самописок», хотя сами они ничего не писали. Мнения учителей разделились: одни считали, что авторучки нужно запретить, так как они портят почерк, другие были за то, чтобы разрешить. «Что это за ручка, что это за перо, – восклицали первые, – которым нельзя писать без нажима». «Зато не будет клякс и перепорченных, залитых чернилами тетрадей и учебников», – парировали другие. На Крещатике появилась специальная мастерская по ремонту авторучек, в которой сидел пожилой еврей с руками черными как у негра от постоянной возни с чернилами. У воров-карманников появилась новая профессия – «щипачи» – это те, кто специализировался на выдергивании ручек. Дело в том, что тогда в моде были рубашки-«бобочки» с кокеткой и нагрудными карманами, в которых и носили авторучки, что значительно облегчало работу щипачей. Щипачи работали в основном в кинотеатрах (особенно в детском кинотеатре «Чапаев» на Львовской площади) и на стадионе во время матчей.
Следующим шагом на пути к стиляжничеству стали узкие брюки-дудочки. Брюки сужали до такой степени, что их, как говорили нестиляги, приходилось иногда надевать с мылом. И наконец, завершался портрет стиляги туфлями «шузами» на «манной каше» – толстой белой или желтой каучуковой подошве. Их первым надел тоже Коля Пирожок. Это нам было недоступно. В магазинах продавалась обувь Киевской обувной фабрики № 1. Но спрос рождает предложение. Михаил Маркович – сапожник на Софиевской улице наклеивал за небольшую цену на советские туфли толстую резиновую подметку. Туфли после этого становились тяжелыми как гантели и совершенно неподъемными. Но что не сделаешь ради моды.
Прическа у стиляг была в виде кока. Ее лучше всех делали парикмахер Даня в парикмахерской на Большой Житомирской возле шестой школы и парикмахер Аркадий на площади Калинина. К ним всегда стояла очередь, вызывая зависть у прочих мастеров. Даня был очень гордым молодым человеком. «Что будем делать, – спрашивал он меланхолично, не глядя на клиента, – бокс, полубокс, польку, стиль?». Если молодой человек предлагал ему еще побрить зарождающуюся растительность, он также меланхолично спрашивал «Холодный или горячий компресс? Какой одеколон предпочитает клиент?». Естественно для нас, при наших скудных доходах (деньги на завтрак и кино) это была непозволительная роскошь.
Одевались мы довольно скромно, не носили шузы, папу называли папой, а не фазером, а маму – мамой, а не мазером, Крещатик остался для меня Крещатиком, а не Бродом, и я не ходил «прошвырнуться по Броду», а шел погулять по Крещатику. Стиляг у нас было мало, и они предпочитали не очень афишироваться. Откуда-то они доставали пластинки Гленна Миллера и Бенни Гудмена. Мы же выменивали различные свои мелкие дефицитные вещи на «буги на костях», то-есть джазовые пластинки на рентгеновской пленке, или просто покупали их. Эти пластинки играли неважно, и мы танцевали под них не буги-вуги, а линду. Таким