кого я убиваю и сражаюсь. Майрот, какую бы это во мне ни вызывало неохоту, точно из тех, ради кого другие сражаются с дикостью фронтира и страхом ненаступления будущего. Он тот парень, какими должны стать все, если у нас все выйдет как надо. Может, поэтому его общение с тетушкой и сошло на нет? Она просто почувствовала, что ее дело сделано? Что все, как и должно?
– Он умрет из-за вас, – уточнил положение дел призрак психолога. – Мы обещаем вас доставить, куда вы хотите, но и мы ждем от вас выполнения данного слова.
– Хочешь, чтобы мы вам ферзили? С чего это? Когда это мы задолжали? Из-за того, что мы живы? Что нам не наскучила наша жизнь настолько, чтобы бросаться под поезд?
– Из-за того, что вы допустили в этих краях разгул преступности, а значит, разгул отчаяния и неуверенности в завтрашнем дне. Из-за того, что вы не сделали доступными книги для всех, кто нуждается в новых идеях, не помогли тому, кому хуже, чем вам!
– Мы на фронтире! Если есть кто-то, кому хуже всех, – так это мы и есть!
– Ваш фронтир должен пролегать не на карте, а внутри чужих душ, – сказал убивший себя тихо и страшно старик, и я попятилась. – Там, далеко, нас ждет город, у него нет и не будет шанса выжить, если мы туда не доберемся. Вы имеете право убивать? Я имею его не меньше.
– И вас не смущает, кто́ станет вашими жертвами?
– Образование – это война, а на войне неизбежны потери. И да, я готов заморить вас здесь, как и всех, кто отказался помочь. Потому что мы здесь и сейчас воюем за будущее всего этого мира. Настоящее, непридуманное будущее. Воюем с вами, госпожа. Осталось решить: означает ли «с вами» то же самое, что и «против вас», или это синоним «плечом к плечу».
На нас налетел поезд. Призрак поезда. На этот раз я не пошевелилась, и он пронизал меня до костей, всю насквозь своими призрачными вагонами и колесами. Это война, мы все на фронтире, все как один. А когда меня миновал последний вагон, с него спрыгнул мужчина в длинном плаще и в шляпе. Он навел на меня пистолет.
– Ну здравствуй, сладенькая, – сказал он хрипло и перекинул сигаретку из одного уголка рта в другой. – Что, приползла наконец?
– Да чтоб тебя… – Мне ничего не оставалось, кроме как закурить, и я закурила. – Привет, мой ларр!
Хотя, казалось бы, и так…
Взросление чем-то напоминает прибывающий на станцию поезд. В одном вагоне едут вытянувшиеся за одно лето ноги, в другом – окончательный цвет глаз и так далее. Мои мозги ехали в самом последнем вагоне и дотащились уже тогда, когда, казалось, они вообще отцепились от состава. Это случилось на каторге.
Вообще, как уже говорила, на каторгу я залетала в жизни дважды. О первом разе уже рассказывала – меня забрали потому, что кто-то не умел достойно проигрывать. Там я прибивалась к абсолютно любой компании, проявлявшей хоть каплю дружелюбия, и когда меня бросали одну, сваливая всю вину за нарушенную дисциплину, ничему жизнь меня не учила, и я очень скоро прибивалась к следующей.
Когда же я отработала долг, меня отпустили домой. Совсем