сердце. Он еще раз раскричался полушутливо, разобрал чемодан и собрал все снова. Уложил все, что хотела взять с собой Ева. И она была довольна. Жаль, платье ей было суждено надеть только одно. И надевали не на саму Еву, а на оставшееся от нее тело. Плоть – не больше.
Он был за рулем, и винил себя. Продал дачу и машину. Больше не приближался к транспорту. Ходил исключительно пешком. И решил посвятить себя тому, чтобы помогать обездоленным. Хоть как-то искупить…
– Вот видишь, – пять лет назад говорила Смерть. – Ты можешь отступать. Давай попятную. Умеешь же. Согласился же, что не прав был. Сделал все снова. Почему бы…
– Мне так больно стало, когда она грустным взглядом этим на меня посмотрела, пойми. Ну невыносимо просто. Как будто в душе поковырялись пальцем грязным.
– Палец-то – твой.
– Этого не отнять, – вздохнул Лев Егорович. – Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!
Надвигалось утро. Они болтали всю ночь и уже успели протрезветь.
– Еще за одной? – предложила Смерть.
– Будет. Спать надо.
Встали со стульев. Пошли по комнатам. Смерть – в кладовую, Лев Егорович – в зал.
– Лева, ты умеешь прощать. И гордость свою затыкать.
– Она так смотрела… – повторил он.
– Может, у твоей дочери уже тридцать лет взгляд такой. Но ты же ей в глаза не смотришь?
– Я справлюсь, – пообещал Лев Егорович. – Нужно еще время.
Они ушли, а за их спинами утопала в первых солнечных лучах хрущевская узенькая кухонька.
Они сидели за столом втроем в зале.
У дальней стены стоял старый диван. Над ним висел настенный ковер – казалось, он посерел от времени. Посреди комнаты дед раскрыл длинный семейный стол. Телевизор в углу у окна рассказывал о прошедшем днем параде. По экрану то и дело проходили всполохи помех. Голос диктора потрескивал в эти моменты.
Даня уставился в свою тарелку и старался не поднимать глаз. Мама сидела, полуобернувшись к телевизору. Попивала красное сухое и вслушивалась. Дед уплетал ужин. Макароны по-флотски – его фирменное, еще с армейских времен, блюдо.
Молчали.
Даня хотел, чтобы никто не заговорил. Доедят спокойно, дослушают до прогноза погоды, парой фраз перекинутся и разойдутся. Идеально же! И ругаться ни с кем не придется, и отношения выяснять, и вот это вот все.
Дед налил водки, быстро выпил и подошел к маме.
Даня чувствовал, как заколотилось у него сердце.
Дед взял с угла стола пульт. Выключил телевизор. Приобнял маму за плечи и развернул к себе. Даня приложил ладонь к груди. Сердце пыталось пробить брешь в решетке ребер – казалось, что ему это удается.
Дед сел на колени. Теперь он и сидящая на стуле мама смотрели друг другу прямо в глаза. Даня видел, как дрожит вслед за подбородком седая дедова борода. Видел, что у мамы уже потекла слеза. Скатилась по щеке и каплей росы набухла на губах.
Тишину нарушало только тиканье настенных часов. Машины за окном замолкли. Пахло мясом и водкой. Даня почувствовал, как тяжелеет голова – от алкоголя, от волнения и от немой