не пашут, не сеют, сами родятся.
– Сами!.. А что борщ?
– Готов.
– Фу! Какая штука! Во рту огнем палит, – говорил полковник, пробуя ложкой из кастрюли борщ, – казацкая пища. В горле будто веником метет; здоровый борщ!.. Я думаю, лошадь не съест этого борщу?
– Я думаю, лопнет.
– Именно лопнет! Один человек здоровеет от него, оттого он человек, всему начальник.
– И человек не всякий. Доброму казаку, лыцарю (рыцарю) оно здорово, а немец умрет.
– Не возьмет его нечистая! Разве поздоровеет.
– Нет, не выдержит, пропадет немец.
– Докажу, что не пропадет. Позови сюда Герцика. Посмотрим, пропадет или нет.
– Послушай, говорил полковник Иван входившему Герцику, – у нас за спором дело: я ем свой любимый борщ и говорю, что он очень здоров, а Гадюка уверяет, будто для меня только здоров, а ты, например, пропадешь, коли его покушаешь. Бери ложку, ешь. Посмотрим, кто прав.
Герцик проглотил несколько капель борщу, и лицо его судорожно искривилось, слезы градом пробежали по лицу.
– Что же ты не ешь? – спросил полковник.
– Бьюсь об заклад, с третьей ложки он отдаст богу душу, – хладнокровно заметил Гадюка.
– Я не могу; это не человечье кушанье, – сказал Герцик.
– Что ж я, собака, что ли?..
– От этого и собака околеет.
– Так я хуже собаки?
– Боже меня сохрани думать подобное! Это кушанье рыцарское, геройское, такое важное – а я что за важный человек… Я просто дрянь…
– Не твое дело рассуждать; ешь коли велят! – говорил полковник, схватив левою рукой за шею Герцика, а правою поднося ему ко рту ложку здорового борщу.
– Не могу, вельможный пане! Умру!
– Это я и хочу знать – умрешь ты или нет. Ешь!
– Послушайте, пане! У меня есть великая тайна, я сейчас только шел говорить ее вам; позвольте сказать, я вам добра желаю, все думаю, что бы такое полезное сделать; вы мой спаситель… вы…
– Ешь, а после расскажешь.
– Умру я от этого состава, и вы ничего не узнаете, а тут и ваша честь, и все, и все…
– Ну, говори, вражий сын, только скорее…
Герцик вполголоса начал что-то шептать полковнику, который, бледнея, слушал его и закричал:
– Ежели ты врешь – смертью поплатишься!..
– Моя голова в ваших руках; к чему мне врать?
– Пойдем скорее. Гадюко, – сказал полковник, – да возьми с собой крепкую веревку. Веди, немец!..
IV
Та вже ж тая слава По всiм свiтi стала, Що дiвчина козаченька Серденьком назвала
Тихо садилось солнце, зажигая западный край неба; в голубой вышине пламенели два-три облака, переливаясь золотом и пурпуром; тени длиннели, вытягивались по земле; каждый пловучий листок на Удае, стебель водяной травки или тростника, каждая волна и брызга горели, сквозились, просвечивали, таяли в золоте. В пирятинской крепости (замке) благовестили