Цварк, цварк!
Когда подушка в очередной раз сделалась мокрой, я открыла глаза и села на постели. В этот раз в моем сне был не только отец, но и что-то красное, по-змеиному скользкое, вызывающее ощущение чужеродного присутствия и вторжения… Пальцы по привычке потянулись к изголовью, ища рунический став[1] от бессонницы и кошмаров, пока я не вспомнила, что никаких рун здесь нет – кровать-то не моя.
Башня Соляриса, прежде напоминающая амбар с залежами трухлявой мебели, отныне выглядела куда чище и наконец-то походила на людскую спальню. Истрепанный и изъеденный молью балдахин сменили полупрозрачные занавески из тафты, а сломанные стулья и тумбы переехали в дальний конец комнаты, освободив достаточно пространства, чтобы раскинуть по центру медвежьи шкуры. Воздух в башне тоже посвежел: с тех пор, как я повадилась ночевать здесь, Солярис приучился проветривать комнату по несколько раз в день. То был редкий жест его заботы, как и объятия чешуйчатого хвоста, коим он окольцовывал меня во сне, притягивая ближе. Правда, сейчас половина постели Сола пустовала, холодная, а одно из окон, распахнутое настежь, со скрипом раскачивалось. Вряд ли для того, чтобы впустить свежий воздух – скорее, чтобы кого-то выпустить.
Цварк!
Так вот что меня разбудило на самом деле: вовсе не дурной сон, а ходящая ходуном крыша и черепица, сыплющаяся из-под драконьих когтей.
– Моря иссохнут, города сровняются с землей, горы развеются прахом по ветру, ибо ничто не вечно… Кроме Соляриса и его привычки делать все наперекор, – протянула я саркастично, когда наконец-то растерла заспанные глаза и разглядела Сола, юркнувшего через окно обратно в башню и усевшегося у меня в изножье. – Я же просила тебя не карабкаться по крышам! Мы еще прошлые пробоины не залатали. Знаешь, каково выслушивать стенания Гвидиона о потерях казны по четыре часа в день?!
Солярис оставил это замечание без ответа, равно как и все предыдущие. Едва ли ему было хоть какое-то дело до состояния казны, а уж тем более до Гвидиона с его фанатичной бережливостью: тот всегда хватался за сердце и пророчил Дейрдре скорое разорение, едва находились траты больше, чем стоили крестьянские сапоги. Иногда мне казалось, что Солярис специально изводит его, подкидывая казначеям побольше счетов. Вот и сейчас он лишь усмехнулся и молча приложил ладонь к моему лицу, пока я не вспомнила, какое оно мокрое, и не попыталась отвернуться. Его когти безболезненно царапнули меня по щеке вслед за солеными каплями, высыхающими на коже.
– Вставай, – сказал Сол тихим, вкрадчивым тоном, и я уж было подумала, не стряслось ли чего, как он тут же добавил: – Погода на улице отличная.
Глаза Соляриса горели ярко, точно рассветное зарево за стрельчатым окном. Небо только-только окрасилось тем же золотом, и первые лучи, как игривые дети, прыгали по углам комнаты, расписывая мрачные стены из серого камня летними красками. В этих лучах волосы Соляриса тоже начинали светиться, напоминая перламутровый шелк, в рубаху из которого он был одет. Широкий ворот