сбежали по скрипучим деревянным половицам крыльца, и Тим, поймав мою ладонь в свою, потянул меня во двор. Я вопросительно взглянула на него.
– Возьмем Ветерка.
В конюшне пахло свежей соломой, чуть прелыми яблоками и застарелым лошадиным потом. Возле денника возился Богомир – младший брат Тима. Он проходился мягкой щеткой по бокам Ветерка и приговаривал что-то ласковое, склоняясь к уху вороного коня.
– Держи. – Не сбавляя шага, Тим бросил в брата ключом. На свету, со свистом рассекая воздух, промелькнула тонкая цепочка. – О Ветерке я сам позабочусь.
– Но отец сказал…
Рука Тима уверенно легла на шею Ветерку. Тот повернул голову и тряхнул пышной, тщательно расчесанной гривой. Движения коня выдавали его нетерпение. Из распахнутой настежь двери за моей спиной тянуло ароматом леса, речки и теплом прогретой земли. Ветерок повел влажным носом, вслушиваясь в него, и норовисто перебрал ногами, словно с трудом удерживая себя на месте.
– Отец много говорит. – Тим пожал плечами. – Пропускай мимо ушей хотя бы половину, иначе своих слов не останется.
Растерянный взгляд Богомира натолкнулся на меня. В карих глазах мальчишки (он был на пять зим младше Тима) промелькнуло раздражение. Меня в этой семье, как и в почти любой другой, не жаловали. Но у родных моего друга имелся более весомый повод, чем обычная неприязнь. На меня, как мухи на мед, слетались неприятности. Мало кто захочет, чтобы его сына, как суденышко в бушующем море, увлек смертоносный вихрь и бросил среди подводных скал на самое дно, усеянное обломками других кораблей и выбеленными от времени костями.
Для всех в деревне я была именно этим – смертоносным вихрем, вестницей Мораны. Той, кого должны были забыть, ведь уже два поколения, как древних богов считали выдумками.
Но выдумки, обретшие плоть и кровь на человеческой вере, так просто не забываются. Человеческая сила – слишком могучая, она пускает корни в душу так глубоко, что вырвать их можно разве что с мясом. Рана зарубцуется, но внутри все равно останется пустота.
Так частенько говаривала в свое время матушка, пряча меня от напастей, что устраивали мне соседские дети. К чему были ее слова, я так и не поняла.
– А, и ты тут… – пробормотал Богомир себе под нос. – Ох, и рассвирепеет же матушка!
Я сухо сглотнула. Еще живо было воспоминание о том случае, когда мать Тима набросилась на меня с кулаками и едва не выдрала клок волос. Друг тогда с трудом оттащил ее от меня и поклялся, что тому, кто хоть пальцем меня тронет, несдобровать. И неважно, кто это будет – чужак или свой, баба или мужик. Он не пожалеет никого.
В ушах до сих пор стоял вой раненой волчицы, который подняла его матушка.
С тех пор мне в их доме были бы рады только в одном случае – если бы пришлось собирать для меня погребальный саван.
– Пусть, – легко отмахнулся Тим и принялся седлать Ветерка. – Если