была ему поперек горла. В этом он ощущал угрозу себе, и не напрасно.
«Мое будущее с Нормой Джин рухнуло в тот момент, когда армейский фотограф щелкнул затвором своего фотоаппарата. Просто тогда я еще не знал этого», – горько вздыхал потом Джеймс Догерти.
Он и вправду еще этого не знал. Потому что когда он приехал домой на Рождество и Новый год, Норма Джин встретила его так тепло и радостно, будто вернулись их лучшие дни.
Гонорар от съемок она потратила на подарки мужу и тончайшее шелковое белье для себя, которое продемонстрировала Джеймсу в спальне гостиничного номера, снятого ею, чтобы они могли побыть вдвоем, без докучливых забот мамаши Догерти и прочей родни.
Иногда, предчувствуя скорую перемену участи, мы становимся особенно нежны к тем, кого неминуемо оставим в прошлом.
Коновер позднее утверждал, что у них с Нормой Джин был роман. Может быть, да, может быть, нет, – но почему бы и нет? В любом случае, это не так уж и важно. Важно то, что с подачи Дэвида у Нормы Джин начался роман с камерой. Единственный роман, которому не суждено было увянуть и сойти на нет.
Перед объективом Мэрилин Монро будто распахивала настежь душу. Выпускала наружу все свое, отличающее ее от других, пусть и более красивых, женщин, сверхъестественное – уж не эльфийское ли, в самом деле? – очарование.
Это не сравнишь с обычной фото- или киногеничностью.
Дэвид сдержал обещание и познакомил Норму Джин со своими коллегами-фоторепортерами, журналистами, голливудскими актерами. Ее приглашали на светские приемы – как украшение праздника. Ее стали привлекать к участию в фотосессиях – пока время от времени, но даже эти случайные заработки с лихвой превышали ее крошечный оклад в «Radioplane Company». А она все чаще опаздывала на работу и получала нарекания от начальства, на которое смотрела уже без всякого пиетета.
Почти все лето они с Дэвидом – то ли друзья, то ли любовники, то ли то и другое сразу – провели в разъездах по Калифорнии. Коновер фотографировал Норму Джин на фоне живописной природы – в Долине Смерти, на склоне горы Витни, у водопадов и у подножия гигантских секвой. Часть фотографий он потом опубликовал, поделив выручку с моделью, часть подарил ей на память.
«Мамочка малость разозлилась, когда заметила, что моя жена действует коварно», – говорил потом Джим. Норма Джин не проявляла особого коварства – просто ей было больше невмоготу удерживаться в образе скромной молодой женщины, ожидающей мужа с войны. А «мамочка» Этель, конечно, была недовольна и поздними возвращениями невестки, и тем, что по утрам и вечерам под окнами сигналят из модных автомобилей какие-то подозрительные хлыщи. Своим недовольством она щедро делилась с сыном. Тот слал жене грозные письма: «Тебе пора остепениться. У тебя может быть только одна карьера. Женщина не может находиться в двух местах одновременно». Под единственной карьерой, подходящей Норме Джин, он, само собой, подразумевал «карьеру» примерной супруги, прилежной домохозяйки, будущей матери. Но Норму