меня, Махсум-почо. Да пусть оводы растерзают мой язык. Я должен спросить.
– Да, сын мой?
– А дочь ваша? Мне сказали, она иногда коня там в ручье купает. Может, видела что?
Махсум-почо в упор посмотрел на участкового:
– Дочь моя, свет души моей, девочка домашняя. Что она может знать?
– Простите. Простите ради Всевышнего. Конечно! Конечно! Откуда ей знать? Благословите нас, Махсум-почо. Дел много…
Участковый поспешил к лошади. Председатель чуть замешкался и, как бы помогая старику отстегнуть протез, тихо спросил:
– А с наганом что делать?
– Туда же…»
Мне заплатили за рассказ. По случаю прикупил мяса.
Уже сидя всей семьей за блюдом плова, я всё же не чувствовал победы интеллекта над пищей. И с памперсами, которые упомянула моя жена, эти чувства не возникали. Хотя я уловил некую логическую связь между поеданием плова и конвертиками использованных памперсов. Может, где-то я и использую это наблюдение.
Жена, каждый раз, протягивая ложку к блюду, как бы ненавязчиво подбадривала меня, что всё будет хорошо, и что будет «ох, как много заказов» и что все вместе поедем и в Дубай, и в Турцию.
Я прикрыл глаза.
Я сам… Душа моя стала мерзнуть. Слишком много вокруг было людей – семья, улица, город.
Быстрее, быстрее к Мехри, к моей снежинке. С ней тепло.
Я выпросил у доктора прогулку с Мехри.
Осенняя аллея ботанического сада была безлюдна. Мехри, укутанная в ярко жёлтое, под стать времени года, тёплое одеяло, сидела в коляске, которую я толкал перед собой. Кот сидел на коленях у Мехри. Пытался было я объезжать острова опавшей листвы, чтобы не нарушать их причудливую красоту, но бесполезно. Листья всё же налипали на колеса и кружились венками.
– Дедушка, а расскажи мне опять, как я маленькая была.
– Опять?
– Ну, де-е-душка…
– Хорошо. Слушай. Ты родилась очень красивой. И все приходили на тебя смотреть. Такая ты была, как солнышко. Тебя все очень любили, носили на руках и обнимали.
А я всё время брал тебя на руки и подкидывал к верху, потом подхватывал.
– А я смеялась. Я смеялась! Я знаю. Ты рассказывал. – Мехри оборачивалась и смотрела на меня своими большими и смеющимися глазами.
– Да! Ты помнишь? Ты была хохотушка. И когда ты смеялась, вокруг всё расцветало.
– А я же сейчас смеялась, а ничто не расцвело.
Я повернул на цветочную аллею.
– Вот видишь, они услышали, как ты сейчас хохотала, и расцвели.
– Правда-правда?
Мехри смотрела на распустившиеся хризантемы и пионы и улыбалась. Потом вдруг спросила у меня:
– Дедушка, а ты кем работаешь? Дворником?
– Почему дворником? – я улыбался.
– Они хорошие. И у нас в детдоме тоже один старик работал. Дворником был. Он всех, у кого мамы или папы находились, вёл к директору. На тебя похож. Только ты без бороды.
– Я писатель, солнышко моё. Пишу рассказы.
– А-а…