в дверном проеме и как-то недобро смотрит на меня. В одной его руке пустая кастрюля, в другой – нож.
– Лувер, я так и не нашел там никаких пельменей… Только вареники с картошкой… А я хочу пельмени… С МЯСОМ!
Я машу ему рукой – мол не отвлекай, а тётка щебечет, что мне нужно ехать на поминки немедленно.
– Аврора Револиевна – спрашиваю я, пытаясь вывернуться из неловкого положения перед братом – А у Вас пельмени будут? С МЯСОМ?
– Будут, будут! – уверяет тётка – Обязательно будут…
– Тогда я Никиту с собой захвачу, Вы не возражаете?
По кому же всё-таки эти тёткины поминки? Кого же из родни я не понимал и считал себя виноватым?
– Никиточку обязательно возьми – соглашается тётка – у тебя портрет-то его получше, чем мой… Ой, касатик наш… (она громко всхлипывает в трубку, сдерживая рыдания) Как рано, как рано… Ты возьми портрет, который в рамке, у меня чёрная ленточка есть, перевяжем…
– Так у неё есть пельмени С МЯСОМ? – спрашивает Никитик, приближаясь ко мне на шаг…
«Бурная эпоха „оранжевых революций“, агрессий, осуществляемых формально демократическими странами… в Российской Федерации демократического строя, гласности и плюрализма, ж…» – пролетает в мой голове сокращённый текст записки самому себе. Я не думаю, что в ней есть какой-то смысл. Вообще ни в чём нигде нет никакого смысла – вот что я думаю.
Почему-то у моего брата Никиты землистый цвет лица и какая-то нездоровая бугристость кожи. А в глазах – гнев, гнев на недостойного родственника, который даже жалкими пельменями угостить не смог, хоть и обещался неоднократно и самым убедительным образом…
Да, всё-таки я никогда не понимал своего брата. И, наверное, уже никогда не пойму – если разучился видеть смысл в записках самому себе.
Чьи же там поминки? Неудобно ведь спросить так напрямую у Авроры Револиевны – ещё в дурдом упечет за подобную неадекватность.
– Так я приеду с Никитой? – переспрашиваю я, чувствуя какую-то внутреннюю тревогу – словно бы мы говорим на двух разных языках.
– Привози, привози! – соглашается тётка, хотя прекрасно знает, что у меня нет машины, и «привезти» я его не могу – не в сумку же его положить! Мелочь, но мелочь, которая заставляет меня напрягаться, потому что тётка – педагог, и была – по крайней мере, во всех предыдущих версиях – очень точна со словом.
Я поднимаю глаза на Никиту – он уже совсем близко и зеленые глаза горят каким-то огнём. Вечно он устраивает эти шуточки и фокусы, с детства меня подкалывает и разыгрывает…
– Представляешь – говорю я ему, закрывая ладонью трубку – Там чьи-то поминки, а я забыл, чьи…
Никита широко и клыкасто улыбается – за счёт худобы лица у него всегда зубы казались крупнее обычного – и вдруг закидывает голову, начинает дико и истошно выть – по волчьи или по собачьи…
*** ***
…И от этого