и усталости руки и сто раз произнося «Отче наш». Старый отец Гийом смягчил бы условия епитимьи, если бы я заплакала и попросила его, но я не желала просить, потому что ни о чем не жалела. Напротив, я была горда тем, что совершила. Именно я заставила наших врагов убраться из Грэнмьюара и теперь была готова за это платить.
И я была вознаграждена, вознаграждена полной мерой, когда назавтра мы с Александром, наконец, обвенчались под доносящий сквозь пролом в дверях церкви нежный шелест морских волн, в присутствии всех обитателей Грэнмьюара, свидетелей нашего брака: конечно же, там была и моя тетушка Мар, и ее двоюродный брат Робине Лури, который приехал вместе с нею из Франции и стал комендантом моего замка, и моя милая Дженет вместе со своим отцом, кастеляном[20] Грэнмьюара Норманом Мором, его женой Бесси и младшим братом Дженет, юным Дэйви; пришел и Уот Кэрни с повязкой на лбу, точно у какого-нибудь пирата. Я представила себе, что среди них, окутанные тенью, стоят и моя бабушка, прямая, как кочерга, и моя любимая двоюродная бабуля Марина с охапкой анемонов в руках, и мой отец, красивый, темноволосый, смеющийся, с глазами цвета моря, глазами Лесли, такими же, как у меня.
Мои роскошные придворные наряды из шелка и кружев остались в Эдинбурге, и на мне было надето закрытое платье из сине-зеленой флорентийской саржи и под ним – всего одна нижняя юбка. Ради тетушки Мар – и только ради нее – ибо по своей матери я нисколько, ни чуточки не скучала, я покрыла голову оставшейся после нее кружевной фатой и вплела в волосы, так, что оно свешивалось на лоб, ее бирюзовое ожерелье. Интересно, почувствует ли она в своем монастыре далеко-далеко в Париже, что рядом со мною незримо присутствует мой отец?
Потом мы устроили пир. В большой зал замка были приглашены все жители расположенной на большом острове деревушки Грэнмьюар, чтобы отведать жаренной на вертеле баранины, пирогов со свининой, жаркого из цыплят и обжаренных в кипящем масле, а затем тушенных на медленном огне щук в пряном и сладком соусе с корицей. Мы весело плясали под звуки арфы и свирелей – не чинные и манерные придворные танцы, а разудалые деревенские: джиги и рилы[21].
А после, когда на небе взошла луна, мой муж – мой муж! – и я поднялись по старой винтовой лестнице в спальню на самом верху Русалочьей башни – северо-восточной башни замка Грэнмьюар. Это было так непохоже на виденные мною придворные свадьбы – ни пышных процессий, ни непристойных шуток и песен, ни гомонящих дам и их кавалеров. Только мы, мы двое. Мы раздели друг друга – медленно, так медленно. Ставни были распахнуты навстречу морю, звездам и благоуханной темноте теплой июньской ночи.
– Александр, – прошептала я, – мой любимый…
Он был прекрасен. Может ли мужчина быть прекрасным? Александр Гордон был именно таков. Он был похож на архангела, в звездном свете его золотистые волосы казались отлитыми из серебра, его плечи были широки и изящны, под гладкой кожей рук и груди переплетались гармонично очерченные мышцы. Но ни один архангел никогда не был таким нагим. И ни один архангел не был таким великолепно