оставили в покое на всю оставшуюся неделю, включая воскресенье; Дженет рассказала мне, что мастер Джон Нокс произнес грозную проповедь, обливающую грязью католическую мессу, и что королева потребовала, чтобы он явился к ней и объяснился. Я знала, что вскоре она потребует, чтобы к ней явилась и я, однако пока что я не хотела об этом думать. Я держала на руках мою Майри, мое горькое дитя и рассказывала ей все, что знала, о ее отце. Граф Хантли распорядился, чтобы тело Александра отвезли в Глентлити и похоронили рядом с его отцом и матерью; я хотела, чтобы его погребли в Грэнмьюаре, но никто не спросил, чего хочу я. Я ела и спала и каждое утро и вечер гуляла по галерее. К тому времени, когда королева наконец призвала меня к себе, я почти восстановила свои силы и ясность рассудка.
Мне хотелось бы верить, что я снова стала сама собой, но это было не так. Это место внутри меня, обнесенное каменными стенами, точно такое же, как полость в Эдинбургской скале – оно продолжало разрастаться. Я чувствовала, как твердый, непроницаемый камень постепенно, мало-помалу, захватывает всю мою душу.
Королева приняла меня в приемной на первом этаже северо-западной башни Холируда, украшенной коврами и гобеленами с вытканными на них гербами Шотландии и Франции. Слева был виден вход в еще одну комнату, а справа виднелись ступени каменной винтовой лестницы, наполовину прикрытой гобеленом, изображающим, как три Мойры, греческие богини судьбы, прядут, вытягивают и обрезают нить человеческой жизни. На аудиенции присутствовали брат королевы лорд Джеймс Стюарт, а также второй ее близкий советник, Никола де Клерак. Что до сэра Уильяма Мэйтленда, то он был спешно отправлен в Лондон, дабы умаслить королеву Англии Елизавету Тюдор. Мэри Ливингстон тайком помахала мне рукой, из-за кресла королевы, где она стояла рядом с другой придворной дамой, которую я не знала.
И, конечно же, там была сама королева. Я сделала низкий реверанс. Я практиковалась в них целую неделю, потому что нелегко присесть в реверансе, когда твои ноги все еще слабы и подгибаются, а мне совершенно не хотелось упасть и ударить в грязь лицом. Я выпрямилась и впервые с тех пор, когда мы обе были детьми, взглянула прямо в глаза Марии Стюарт.
Как же мне описать ее, эту мою ровесницу, дважды королеву – вдовствующую королеву Франции и законную королеву Шотландии, – которую называли самой красивой женщиной в Европе, которая получила образование и воспитание при французском, самом утонченном европейском дворе? Она была высокой – это было ясно, даже когда она сидела – и изумительно стройной. У нее были отражающие свет золотисто-рыжие волосы, зачесанные по французской моде назад под капор, сплошь расшитый жемчугами, бриллиантами, агатами и серебряной нитью. Ее миндалевидные глаза, янтарно-золотистые, почти того же цвета, что и волосы, были наполовину прикрыты тяжелыми веками и длинными, блестящими золотыми ресницами. Но более всего в ее лице меня поразил высокий лоб с гладкой белой-белой кожей. Он придавал ей какое-то пришедшее из древних времен достоинство, как у королев со старинных