,
Евангелье которых – кнут и пламя,
И век за веком мертвые молчат.
This edition is published by arrangement with Massie & McQuilkin Literary Agents and Synopsis Literary Agency
Художественное оформление и макет Андрея Бондаренко
© Jesmyn Ward, 2017
© М. Череповский, перевод на русский язык, 2024
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2024
© ООО “Издательство ACT”, 2024
Издательство CORPUS ®
Глава 1
Джоджо
Мне нравится думать, что я знаю, что такое смерть. Что я могу смотреть на нее прямо. Па просит помочь ему; за поясом у него заткнут черный нож. Я выхожу следом за ним из дому, стараясь прямо держать спину, плечи вровень – как у вешалки. Как у Па. Я старательно делаю вид, что не вижу в происходящем ничего необычного, что мне это будто бы даже не в новинку, чтобы дать понять деду: я не зря ел свой хлеб все эти тринадцать лет. Чтобы он понял, что я потяну – смогу отделять внутренности от мышц, вытаскивать органы из полостей. Чтобы понял, что я не чураюсь крови. Сегодня мой день рождения.
Я останавливаю рукой захлопывающуюся за мной дверь и аккуратно притворяю ее – не хочу, чтобы бабуля с Кайлой проснулись и не обнаружили нас дома. Пускай спят. Пускай Кайла, моя маленькая сестренка, спит – всякую ночь, когда Леони на работе, она просыпается каждый час, садится на кровати и кричит. Пускай бабуля тоже спит – химия и так высушила и опустошила ее, как палящее солнце и ветер сгнаивают черный дуб. Па петляет между деревьями, сам прямой, поджарый и смуглый, как молодая сосна. Он сплевывает в сухую красную землю, а ветер качает кроны деревьев. Холодно. Упрямая вышла весна – всего-то пара теплых деньков была. Холод никак не уходит, словно вода из засорившейся ванны. Толстовка осталась на полу в комнате Леони, в которой я спал, а футболка совсем тонкая, но я терплю и не потираю руки: поддамся холоду – точно вздрогну или не сдержу гримасы, когда Па перережет глотку козлу. А уж Па-то точно заметит – с него станется.
– Пускай спит малышка, – говорит он.
Дом наш, длинный и узкий спереди, дед построил сам – поближе к дороге, чтобы пришлось поменьше деревьев вырубать на участке. Свинарник, курятник и загон с козами он расположил на полянках между деревьями. Путь к козам лежал как раз мимо свинарника. Земля здесь черная и влажная от дерьма, и с тех пор, как Па отстегал меня в шесть лет за то, что я бегал тут без обуви, я ни разу не ступал сюда босиком. “Глистов наживешь”, – сказал он мне тогда. Тем вечером он мне рассказал, как они с братьями и сестрами играли в детстве босиком, потому что обувки у всех было по одной паре на каждого, и то для церкви. У них у всех были глисты, которых они в сортире вытаскивали у себя из задниц. Па я об этом не сказал, но рассказ вышел надежнее порки.
Па выбирает несчастного козла, затягивает ему петлей веревку вокруг шеи и выводит его из загона. Остальные блеют и толпятся вокруг него, бодают в ноги и лижут его штаны.
– Пшли! Пшли, кому говорю! – отпихивает их ногами Па.
Мне кажется, козы все понимают – я вижу это по тому, как агрессивно они бодают Па, кусают и тянут его за штаны. Мне кажется, они знают, что означает эта незатянутая веревка на шее. Белый с черными пятнами козел прыгает из стороны в сторону, сопротивляется, словно зная, что его ждет. Па тащит его мимо свиней, уже сгрудившихся у ограды загона и хрюкающих, прося у Па корма, дальше по тропинке к сараю, что у дома. Сухая листва хлещет меня по плечам, оставляя на руках длинные и тонкие белые линии.
– Па, а почему ты не срубишь тут деревья?
– А места мало потому что, – отвечает он. – Да и не надо никому видеть, что у меня тут за хозяйство.
– Но животных-то сразу слыхать, с дороги еще.
– Так ежели на них тут кто позарится, я их сразу по шороху деревьев-то и услышу.
– Думаешь, какие-нибудь из наших животных дадут себя украсть?
– Нет. Козы злющие, а свиньи умнее, чем ты думаешь. И тоже злобные. Кто их не кормит постоянно, к кому не привыкли – тяпнут-то как следует.
Мы с Па заходим в сарай. Па привязывает козла ко вбитому в пол столбику – животное взвизгивает.
– Кто ж скотину на виду-то держит? – добавляет он. Оно и верно – никто в Бойсе не держит скот на открытом поле или перед домом.
Козел мотает головой, тянет веревку, пытается сбросить петлю. Па седлает животное и хватает его под подбородок.
– Ну, Большой Джозеф, – отвечаю я.
Хочется выглянуть наружу, смотреть на холодный, ясный весенний день спиной, но я заставляю себя смотреть прямо на деда, задирающего повыше голову обреченного на смерть козла. Па фыркает. Не хотелось упоминать это имя. Большой Джозеф – мой белый дедушка, а Па – черный. С Па я живу с самого рождения, а белого дедушку видел лишь дважды. Большой Джозеф высок, толст и совсем не похож на Па. Он не похож даже на моего отца Майкла, поджарого и покрытого с ног до головы татуировками. Он их делал так, как люди покупают сувениры