смысла в этом не было и бесполезно пытаться что-то объяснить, но высказаться все равно хотелось, ну вдруг до папочки хоть раз в жизни дойдет, что он вовсе не идеальный отец, каким себя мнит. – При этом даже не удосуживаясь хоть на пару минут вникнуть в наши с Настей дела. Ты с важным видом проверял в конце недели наши дневники – потому что именно так, в твоем представлении, должен себя вести заботливый отец. Ты покупал нам велосипеды – а сосед, чужой дядька, учил нас кататься и помогал их чинить. Тебе же было некогда. Один-единственный раз ты снизошел до того, чтобы поиграть с нами в мячик. Помнишь, на даче? Покидал пять минут, все с тем же важным видом, и пошел к своим взрослым гостям, с которыми требовалось обсудить важные дела. Государственный человек! Депутат! Ты был дядькой из телевизора, Андреем Петровичем Черновым, а не папой. Но при этом ты лучше всех знал, что нужно твоим дочерям для счастья: окончить престижный вуз, выйти замуж за приличного человека, родить ребенка. И, как ты выражаешься, жить полноценной жизнью счастливой женщины. Тебе наплевать, что я чувствую, ты уверен, что я должна слушаться, что должна быть правильной. Ведь хорошие, воспитанные дети очень украшают портрет государственного деятеля. И к матери ты так же относился. Достойная женщина, с которой не стыдно появиться на важном приеме…
– Не говори так о матери! Не смей! – Андрей Петрович дернулся, словно хотел встать. Но кресло качнулось, и он остался сидеть, только за сердце схватился.
Юля презрительно хмыкнула:
– Давишь на жалость?.. Не старайся, я все это уже видела, и не раз. Твоему сердцу неведомы ни боль, ни счастье, ни любовь, вообще никакие человеческие чувства. Поэтому оно будет биться ровно еще очень долго. Как швейцарские часы. Пока!
Юля вылетела из квартиры, с размаху захлопнув за собой дверь.
Непредсказуемая питерская погода бросила в лицо мелкий колючий дождь, заставляя поеживаться, когда Юля вышла из подъезда. Гнев потихоньку отпускал. Наверное, не стоило так яростно спорить с отцом. Ведь почти старик, его не переделаешь, надо было помягче, поспокойнее. Ведь неправда, что ему наплевать. По-своему он за нее беспокоится. Зря она про швейцарские часы. И про маму напрасно напомнила. Конечно, отец ее любил. Ну… как умел. Совсем один сейчас, сдал за последние годы сильно. Но все ему кажется, что он до сих пор что-то значит в жизни, если не в жизни страны, то хотя бы собственной семьи, что до сих пор что-то решает. Поэтому с ним все так нелепо и выходит, что ни слово, все невпопад. Где уж ему в Юлиной жизни разобраться, когда она сама в ней никак не разберется. Не жизнь, а горная речка – крутит, вертит как ей вздумается, только и молись, чтоб о камни вдребезги не расшибло. В последнее время у Юли все сравнения были оттуда, из Башкирии, хотя, казалось бы, в Питере прожила всю жизнь, а в Уфе всего ничего.
Хорошо хоть она ни о чем, кроме развода, отцу не рассказала, в запале ссоры долго ли не удержаться.