За деревьями колосилось поле, дальше открывался потрясающий вид на ту самую долину, с крутым склоном и могучими вековыми дубами по его вершине. Теперь дубы и в самом деле можно считать вековыми, полвека уж точно прошло со времен моего детства.
– Эдька, давай спустимся вниз, – предложила я.
От долины практически ничего не осталось. Теперь уже трудно представить, как мы детьми взбирались на вершину склона, ложились поперек него и с визгом скатывались вниз. Хорошо, если в коровьи лепешки при этом не заворачивались.
Верхушка крутого склона дальней стороны была теперь срезана, на ней расположился некий спортивный центр, чуть дальше, на искусственной насыпи – думаю, что сотворенной из грунта той самой срезанной верхушки, – горнолыжный спуск. И сейчас все выглядело безлюдным, разве что редкий папашка катил не спеша коляску с ребенком да старая бабка выгуливала внучка.
– А ведь когда-то все это были наши владения. Наша долина, наши дубы, наша земляника. Вот там, где теперь трансформаторная подстанция утоплена в горку, – там мои молодые родители устраивали пикники с друзьями. Эдька! Куда уходит жизнь? Куда уходят дни и ночи, когда мы были безусловно счастливы? Ладно, возвращаемся, – я махнула безнадежно рукой. Эдькино лицо оставалось бесстрастным – трудно быть взволнованным чужими воспоминаниями.
Мы почти поравнялись с моим старым домом. По правую сторону дороги шли корпуса каких-то неизвестных институтов, общежитий.
– Вот здесь, в подземных хранилищах, таких бункерах-бомбоубежищах, держали в цистернах бензин. Я любила затаиться тут во время игры в прятки. Я не могла надышаться этим острым, волнующим запахом. Словом, была настоящей токсикоманкой. Теперь-то я знаю: у меня был низкий гемоглобин.
Мы подошли к дому.
– Видишь противопожарную лестницу? Была у нас такая любимая игра: забрасывать мяч в каждый пролет – все выше и выше. Однажды один паренек разозлился на меня, пообещал превратить в муравья. Я не на шутку перепугалась, размышляла, как избежать печальной участи… Летом дети бегали купаться на речку. Ни под каким предлогом мне нельзя было присоединяться к ним. Речка вообще была под запретом. Марья Иванна зверела, когда на санках мы спускались от парадного входа Белой дачи к подножию горы. Санки сами выносили нас на тонкий лед.
Эдька только и успевал поворачивать голову то направо, то налево.
– А теперь посмотри вон туда. Здесь было экспериментальное поле, огороженное легким забором. На поле выращивали радиационные бобы. Представляешь, прямо в жилом квартале?! Табличка с черепом и костями отпугивала нас. Когда умер один мальчик, говорили, что он объелся радиационных бобов. Помню свою растерянность. Я размышляла о смерти. В тот момент у меня зародилось странно-прекрасное, едва выносимое чувство, граничащее с редкой убежденностью, что если я и умру, то когда-нибудь снова возникну на белом свете маленькой девочкой. Так-то вот! Еще одно из восхитительных воспоминаний детства – я воспринимала женские имена окрашенными в яркие цвета. Мое было