отношений между мной, бабушкой и матерью, с одной стороны и отцом – с другой я ощущал буквально физически. Отец был задумчив, немногословен и мрачен. Формально он приехал в связи с возможным трудоустройством на работу, которую ему нашла мать в соседнем совхозе им. 15-летия Октября – ему предлагалась должность управляющего отделением. Но на работу он не устроился и уехал. Мать поняла, что жить в деревне не входило в его тогдашние планы, а с собой в Москву он её, вероятно, больше не звал. Скорее всего, он пообещал обо всём подумать и о своём решении сообщить матери, но опять обманул.
Потом я о нём только слышал изредка – в основном по причине уклонения от алиментов. Впоследствии он был органами милиции «зафиксирован» и исправно выплачивал деньги до самого моего совершеннолетия. Он по-прежнему оставался для меня если не чужим, то совсем посторонним человеком. Тем более, что мать взяла с меня клятву никогда и ни в какие отношения с ним не вступать, отцом не считать и забыть о нём навсегда. В противном случае она собиралась проклясть меня и отказаться от меня как своего сына. Я такую клятву дал, потому что всем сердцем был на стороне матери. Я и сам видел, что отец вёл себя по отношению к нам не совсем корректно, поэтому дать такую клятву мне было совсем не трудно, и я честно выполнил её, несмотря на некоторые поползновения со стороны «подлеца» восстановить со мной контакт позже.
Слёзы матери, замешанные на обиде за свою неудавшуюся женскую долю, помноженные на безбожную несправедливость государства по отношению к своим солдатам, жестоко отомстят мне потом и оставят в душе глубокую незаживающую рану. Настоящая безотцовщина проявляется тогда, когда человек забывает о своей крови.
Отец вспомнил обо мне лишь в 1960 или 1961 году, когда я учился на втором или третьем курсе института. Вернувшись в общежитие, я узнал, что меня разыскивали дядя Вася и дядя Митя. Они оставили после себя записку с адресом, но я её выбросил в мусорное ведро. «Эмиссары» отца – опять в моё отсутствие – появились год-полтора спустя уже на квартире моих тестя и тёщи и снова передали мне просьбу отца о свидании. Я снова отказался. Потом меня закрутила работа, связанная с поездками за границу, потом возникли всякие житейские проблемы, а потом отец умер.
Конечно, я очень жалею о том, что дал матери уговорить себя на такую страшную клятву, но… поправить положение было уже невозможно. Я и теперь не оправдываю поведение отца, но встретиться с ним, поговорить, услышать его версию событий было, вероятно, необходимо.
В 1958 году мать с отцом заочно развелись, и в доме не осталось ни одной его фотографии и ни одного письма. Всё было порвано и брошено в огонь. Одна из фотографий, на которой отец изображён в морской курсантской форме, я хорошо помню: молодое воодушевлённое лицо, высокий скрывающийся под бескозыркой лоб, редкую и лёгкую улыбку на типичных григорьевских губах, ясный взор карих глаз. На обратной стороне её была сделана им надпись, обращённая