волной, она сама сделает всё, дай ей влиться, всей собою ощути! Она тебя держит в объятьях, её голубые ладони – твоя защита и наслаждение. Дай ей имя, и она отдаст себя!
Голос креп, голос звучал, и казалось Насте, что губы рядом, близко, близки. И казалось, что она в этих ладонях и каждой капелькой себя, брызгами чувств, отвечает движению чутких бирюзовых пальцев!..
Кто летает во снах, тот знает, как легко потерять там, среди звёзд, голову, потерять направление и оставить без сожаления всё, кроме этого томного лёта.
Настя не летела – неслась стремительно меж тяжких вод, ощущая их плотный вес и в то же время чувствуя легкость от того, что сама была водою, каплей, и мерцающий свет дрожал в ней, наполнял, и двигался!
Темнота раскрылась, как плотное петушиное веко, блеск хлынул в мир, и грянули птицы! Утренний свет пришел. Настя проснулась с птицами вместе, разом, гладкая, как одна из них.
Никогда больше не быть одинокой, никогда! Она ещё не понимала этого умом, но чувствовала, что где-то есть ладони, чистые розовые ладони, ждущие горячую каплю её сердца. Ладони того, кто ждёт, того, кто дождётся.
V
Солнце ещё не набрало высоту, горизонт только угадывался за сиреневой, подсвеченной юными лучами дымкой. Было свежо. Эта дымка, отражаясь от океана, делала его непроглядным, похожим на старое стекло. По поверхности белыми разводами шли волны, но не застывшие, как в стекле, а тягучие, долгие и тяжёлые.
Воде нравилось смотреть из-под своей толщи на человечков, нарушающих её гладь каждое утро. Они упорно пробирались к какой-то только им ведомой точке, сидели там, свесив ноги с остроносых досок, а иногда стайкой передвигались туда-сюда. А иной из них совсем неожиданно начинал отгребать к берегу и вдруг по волне, похожей снизу на теряющее след облако, уносился куда-то вбок, чтобы через некоторое время снова присоединиться к своей стайке.
Вообще у Воды было множество морей, множество берегов. Она все их любила по-разному, и все они были словно разные портретные рамы. Одни такие, из которых следовало показывать лицо строгое, из других она не могла не улыбаться, а третьи были простыми, светлыми, и она была в них мягкой, как детский профиль.
И хотя этих, с досками, она всё чаще и чаще стала видеть в совсем разных своих морях, оставались ещё уголки, где подобного не происходило, где она смотрела в чистое небо, колыхала свои подводные сады, где медузы, словно движущиеся призрачные цветки, путешествовали с ней от дна к солнечному слою, чтобы она всегда имела с собой рядом их колышущиеся холодные букеты.
Вообще она любила все моря одинаково, но бывали минуты и местечки, которым Вода отдавала большее предпочтение. Таким местом был давно забытый пароходами пирс на берегу одного из самых далёких её морей.
Летом под этот пирс каждый день часов в десять-одиннадцать забиралось Утро. Расположившись там, оно начинало свежо светиться, и порой Вода болтала с ним о пустяках.
И вот