наконец к продолжению моего рассказа.
После завтрака (2 марта), к которому никто из посторонних в императорский поезд приглашен не был, распространился слух, что вместо Родзянки к нам для каких-то переговоров выезжают члены Думы Шульгин и Гучков, но прибудут в Псков только вечером.
В этот же день, 2 марта, утром генерал Клембовский из Ставки по прямому проводу передал нам, что конвой Его Величества в полном составе прибыл в Государственную Думу и через своих депутатов просил разрешения арестовать тех офицеров, которые отказались принять участие в восстании.
Помню, что известие это меня и других взволновало необычайно; я не разбирался тогда в возможностях этой поголовной измены и сильно негодовал на конвойцев за их поведение, хотя я должен был бы и тогда сознавать, что в своем «полном составе» конвой никоим образом не мог появиться в Думе: 2 сотни его находились в то время в Могилеве, сотня или полторы в Царском Селе, и, кажется, полсотня несла службу в Киеве при вдовствующей государыне императрице. В Петрограде могла находиться (и находилась там в действительности) лишь оставшаяся там небольшая команда, из коих было много вольнонаемных мастеровых да разные нестроевые.
Но такова уж сила лживого известия, переданного в мятущееся время, – ему верят порою вопреки полной очевидности.
Поверил ему, вероятно, не менее убежденно и сам генерал Клембовский, получив это тяжелое известие из Петрограда и передавая его столь предупредительно нам из того самого Могилева, где, как он отлично знал и сам, продолжала находиться почти половина конвоя… Поверили этому, как ни странно, тогда и мы, свита государя.
Впоследствии, когда мы уже вернулись в Ставку, прибывшие из Петрограда офицеры-конвойцы на мои упреки рассказали мне, как было дело в действительности.
По их словам, двигавшаяся по Шпалерной (где находились казармы конвоя) и направлявшаяся к Таврическому дворцу возбужденная громадная толпа народа привлекла внимание оставшейся в Петрограде команды, и многие, главным образом из любопытства, намеревались вместе с нею добраться до Думы.
Но оставшийся в Петрограде есаул Мануха это им запретил и сказал:
– Сидите тут смирно – я один пойду в Думу и разузнаю, в чем дело, – и направился туда.
Все же несколько человек, не более 30–40, несмотря на приказание, смешались с толпой и пробрались вместе с ней на двор Таврического дворца.
Их красивая, своеобразная казачья форма привлекла всеобщее внимание. Вышедший из Думы какой-то депутат, увидев офицера, обратился к Манухе с предложением привести разрозненных людей в порядок.
Мануха отказался, но какой-то урядник конвоя все же выстроил этих людей, и тогда депутат обратился к ним с речью: «Товарищи, мы счастливы, что даже и конвой» и т. д., и т. д.
Что было дальше, я уже забыл, но помню, что эти же офицеры мне говорили, что 2 сотни, бывшие в Царском, так же как и сотни, находившиеся