в коридоре у кабинета государя, разговаривая с Воейковым и пришедшими туда же Валей Долгоруковым, графом Граббе и герцогом Лейхтенбергским, делясь с ними впечатлениями о моем мимолетном общении с «депутатами».
Как вспоминаю, и тогда еще я не терял надежды на лучший исход.
Слова монархиста Шульгина, что они «надеются на помощь государя», я толковал по-своему, в том смысле, как мне этого хотелось, и даже чувствовал известную признательность к нему за это «обращение его лишь к одной помощи Его Величества».
Во время разговора мы увидели Рузского, торопливо подымавшегося с платформы по приставной лестнице на входную площадку салона. Я подошел к нему, чтобы узнать, чем вызван его приход.
Рузский был очень раздражен и, предупреждая мой вопрос, с нервной резкостью, обращаясь в пространство, начал совершенно «по-начальнически» кому-то выговаривать:
– Всегда будет путаница, когда не исполняют приказаний! Ведь было ясно сказано направить депутатов раньше ко мне. Отчего этого не сделали? Вечно не слушаются!..
Я хотел его предупредить и, кажется, даже предупредил, что Его Величество сейчас находится в салоне и занят приемом, но Рузский, скинув пальто, решительно сам открыл дверь и вошел в салон.
Его раздражение доставило нам мимолетное удовольствие, но и вызвало тяжкие опасения о том, что начало совершаться за этими дверьми… Мне стало не по себе. Я ушел в свое отделение и с каким-то тупым безразличием прилег на диван[5].
Не помню когда, но, кажется, очень скоро, минут через 15, не более, ко мне в купе заглянул Кира Нарышкин, озабоченно проходивший к себе.
Я так и бросился к нему.
– Ну что? Уже кончилось? Что решено? Что они говорят? – с замирающим сердцем спрашивал я его.
– Говорит один только Гучков… Все то же, что и Рузский, – ответил мне Нарышкин. – Он говорит, что, кроме отречения, нет другого выхода, и государь уже сказал им, что он и сам это решил еще до них; теперь они сомневаются, вправе ли государь передать престол Михаилу Александровичу, минуя наследника, и спрашивают для справки основные законы; пойдем, помоги мне их отыскать и в них разобраться, хотя вряд ли они взяты у нас с собою в вагон; в них ведь никогда не было надобности в путешествиях…
Все иллюзии у меня пропадали, но я цеплялся еще за последнюю, самую ничтожную в те времена: «Раз вопрос зашел о праве, о законах, то, значит, с чем-то еще должны считаться даже люди, нарушившие закон в эти бесправные дни, и может быть?!.»
С основными законами я был знаком лишь поверхностно; не будучи юристом, не знал их толкований, но все же имел с ними довольно близкое соприкосновение лет пять назад, когда возник вопрос об отказе великого князя Михаила Александровича от всяких прав на престол ввиду его женитьбы на г-же Вульферт.
Тогда все было и для меня, да и для других ясно; но это было давно, я многие подробности толкования забыл, хотя и твердо сознавал, что при живом наследнике Михаил Александрович мог бы воцариться лишь с согласия и отказа самого Алексея Николаевича