а ведь Россия – монархия». Еще более энергично высказался великий князь Сергей Александрович: «Вы самодержец, а я анархист»69.
Поражает другое: насколько близок по духу к Борисову в отношении к идеальной (или единственно возможной?) форме государственной власти оказался такой человек, как Сухомлинов. Оценивая большевиков в 20-е годы, он пишет: «Их мировоззрение для меня неприемлемо. И все же: медленно и неуверенно пробуждается во мне надежда, что они приведут русский народ – быть может, помимо их воли – по правильному пути к верной цели и новой мощи… Россия и населяющее русскую землю смешение народов
нуждается в особо мощной руке (подчеркнуто мной. – А. О.)»70. Почти точно так же, как и Борисов, Сухомлинов упрекает императора в непоследовательности: «.постоянно выходил он неожиданно из программы, на проведение которой требовалось время, и разрушал основные положения именно там, где думал их укрепить»71.
Ссылки на европейский опыт уместны только в одном случае. Как и в Германии, высший генералитет не понял той роли, которую играет монархия в организации общества. Как потом Гинденбург и Гренер оказались не в состоянии понять, планы Алексеева и Борисова довести войну без императоров, которые, как им казалось, только мешали им сделать это, обречены на провал уже потому, что они-то сами как раз не были самостоятельными величинами, как им хотелось бы думать. И поэтому, как только не стало Вильгельма II и Николая II, с разной скоростью исчезли и те, кто не смог понять опасности, которая исходила от подобного рода переворотов, особенно во время великой войны. Следующие слова Людендорфа прекрасно походят к описанию проблемы, которая стояла как перед германским, так и перед русским командованием, как, впрочем, и для описания ошибки, сделанной теми и другими: «Я предостерегал против попыток пошатнуть положение императора в армии. Его Величество был нашим Верховным главнокомандующим, вся армия видела в нем своего главу, мы все присягали ему в верности. Этих невесомых данных нельзя было недооценивать. Они вошли в нашу плоть и кровь и тесно связывали нас с императором. Все, что направлено против императора, направляется и против сплоченности армии (курсив мой. – А. О.). Только очень близорукие люди могли расшатывать положение офицерского корпуса и Верховного главнокомандующего в такой момент, когда армия подвергалась величайшему испытанию»72. Как близок к этой позиции русский чиновник: «Наша военно-административная (не политическая) машина продолжала еще работать на Россию. А работала она, часто не сознавая того, именем Государя. Работала с перебоями, но все же гораздо лучше, нежели потом, при Временном правительстве. Новое правительство не имело за собой ни рутины, ни привычки, ни движущего “завода”, одну только – чуждую народным низам – культурность»73.
Еще один факт позволяет усомниться в искренности слов Борисова. Во время своего пребывания в Ставке он настолько последовательно уклонялся от приглашений