развернулась и вздрогнула, поймав серьезный взгляд собеседницы. Ее лицо посерело, черты лица заострились. На миг мне снова показалось, что она стала старше по меньшей мере на пару веков. – Тебе больше не нужно никуда стремиться. Не нужно притворяться, не нужно играть. Здесь ты можешь просто быть. Это великая свобода… от самого себя. Кто-то этим наслаждается, другие же, – девочка понурилась и обняла себя за плечи; ее глаза обесцветились, – потеряли то единственное, ради чего жили. И свобода Дартада стала теперь для них не более, чем вечным заточением.
Ее слова, насквозь пропитанные покорным смирением и ядовитой верой в непреложность загробной истины, вызвали во мне гремучую смесь горького сочувствия и отторжения.
– А ради чего жила ты, Лисия? – невольно вырвалось у меня, хотя я прекрасно понимала, что едва ли получу ответ на довольно личный вопрос.
Но я не могла не спросить. Не знаю, зачем. Возможно, любопытства ради. А может мне захотелось хоть как-то приободрить и поддержать одинокую душу, что в этом странном мире стала едва ли не единственной, кто не смотрел на меня с презрительным пренебрежением.
– Ради семьи, – вдруг ответила девочка и закрыла глаза, словно представив себе свою прошлую жизнь. – Моя цель и мое единственное желание – это семья и ее благополучие. Я вознесусь к небесам, провалюсь сквозь землю, умру и воскресну, продам душу демону, но сделаю все, чтобы она жила долго и счастливо, – глаза Лисии вдруг озарились сочной зеленью умытой дождем травы; ее плечи расправились, а лицо стало взрослее, красивее. Сказать откровенно, я даже немного залюбовалась представшим передо мной образом прекрасной девушки и совершенно позабыла, где я и почему здесь нахожусь. – Я всегда буду оберегать ее покой и сон, исполнять все ее прихоти и желания. Положить к ее ногам свою жизнь – настоящее счастье для меня.
Признаться честно, от последних фраз мне стало немного не по себе. Такая всеобъемлющая любовь и непоколебимая преданность достойны искреннего уважения и не могут не вызывать восхищения. Но почему-то вызывали только тревогу и сочувствие. В сладко-пленительных речах о любви отчетливо проскальзывала ядовитая усмешка раболепного поклонения, а беззаветная преданность отдавала горечью настоящей одержимости. Мне до ужаса захотелось вступить в спор, но я не нашла в себе сил пошевелиться и прервать ее монолог, напомнив тем самым о себе, как о невольной участнице чужой истории.
– Она – все, что у меня было и есть, – в голосе Лисии внезапно скользнула угроза, от которой у меня на секунду перехватило горло и что-то сжалось в груди. – И я никогда и никому не позволю встать на пути ее желаний, – девочка вперила в меня полный ненависти взгляд.
От этого неожиданного заявления я потеряла не только дар речи, но и плесень, которой, как выяснилось, последние минут десять усердно натирала стену.
– Даже не сомневаюсь, – видит плесень, мне стоило огромных усилий взять себя в руки и с достоинством выдержать ее тяжелый взгляд. – Извини, конечно, но… мы все еще о твоей семье говорим? –