бабушка, которая до слез смеялась над этим случаем, не смогла объяснить.
Зависть также была ей не чужда. Она тайно завидовала Клементине – девушке, которая когда-то была папиной женой, чья могила находилась рядом с его могилой – на холме под спиреями, – завидовала из-за мамы. Когда-то папа принадлежал Клементине. Возможно, сейчас он снова принадлежит ей. Временами Мэриголд просто тонула в этой глупой зависти. Когда она заходила в комнату Старшей бабушки и видела на стене красивую фотографию Клементины, она ненавидела её. Она хотела подпрыгнуть, сорвать и затоптать её. Лорейн бы ужаснулась, узнай о чувствах Мэриголд. Но Мэриголд твердо хранила тайну и продолжала ненавидеть Клементину, особенно её красивые руки. Мэриголд считала, что мама почти такая же красивая как Клементина. Она всегда жалела девочек, у которых были некрасивые мамы. И у мамы – чудеснейшие ноги. Дядя Клон не раз повторял, что у Лорейн самые изящные ножки и лодыжки среди женщин, которых он знал. Но такое не слишком ценилось у Лесли. Лодыжки были запретной темой, даже если современная мода на юбки бесстыдно показывала их. Но мамины руки не были красивыми – слишком тонкими, слишком маленькими – и Мэриголд иногда просто не могла выносить руки Клементины. Особенно, когда кто-то из клана хвалил их. Старшая бабушка постоянно говорила об этом, словно чувствовала ревность Мэриголд и дразнила её.
«Я не считаю, что она такая уж красивая», – однажды не вытерпела Мэриголд.
Старшая бабушка улыбнулась.
«Клементина Лоуренс была красавицей, моя милая. Вовсе не невзрачной малышкой, как… как её сестра из Хармони».
Но Мэриголд почувствовала, что Старшая бабушка хотела сказать «как твоя мать», и возненавидела Клементину и её руки, и её неувядающую белую лилию еще сильнее, чем прежде.
Скорбь? Горе? Конечно, её сердце почти разбилось, когда умер любимый серый котёнок. До этого момента она и не представляла, что кто-то, кого она любила, может умереть. «Вчера уходит на небеса, мама?» – скорбела она на следующий день.
«Я… я думаю, да», – ответила мама.
«Тогда я не хочу отправляться на небеса, – зарыдала Мэриголд. – Не хочу снова встретить этот ужасный день».
«Вероятно, тебе придется встретить еще более ужасные дни, чем этот», – последовало успокоительное замечание Младшей бабушки.
Что касается страха, разве не всегда она была с ним знакома? Однажды её заперли в тёмной, закрытой ставнями гостиной за то, что она закапала сладким пудингом лучшую скатерть Младшей бабушки. Она не могла понять, как такая маленькая капля пудинга могла заполнить такую большую территорию. Но она вошла в ту комнату – страшную, с жуткими полосами света и тени. Прижалась к двери и в полумраке увидела ужасную картину. До своего последнего дня Мэриголд верила, что так всё и было. Стулья в комнате вдруг пустились в пляс вокруг стола вслед за большим плетёным из конского волоса креслом-качалкой. И каждый раз, когда это кресло галопировало мимо, оно кланялось ей с ужасающе преувеличенной вежливостью. Мэриголд так дико завопила, что к ней тотчас примчались домочадцы и