нахрен все до завтра. Все завтра.
Я носился по ночному городу, гонял как чокнутый, подрезал всех, кто зевал на дороге, обгонял и сигналил каждому, кто только попадался. Музыка гремела вовсю, до боли в ушах и рези в мозгах. Ночной город несся за стеклом очередями огней. Рыжие фонари мельтешили у обочин, светофоры чиркали красными и зелеными по обочинам. Я кайфовал, саднило, болело, ломало, но я смеялся и пел во всю глотку, пытаясь переорать магнитолу и себя самого. В этой гонке прошла ночь, утро уже пачкало небо серыми тонами. Надо было рулить в сторону пустого дома. Надо было принять душ, переодеться и катить на очередной допрос. Как осточертели допросы. Сотни кругов одних и тех же вопросов, сотни строчек печатного текста, который надо было перечитывать и подписывать. На адвоката денег уже не было, а адвокаты, зараза, народ такой, что без денег они видимо и маму родную вытаскивать не будут, а уж подбитого комерса тем более. Покатил обратно. Был страшный соблазн не ехать к следователю, но тогда ни о какой подписке речи быть не могло. И если так, сидя под подпиской о невыезде, был шанс найти тех ухарей, которые прокатили меня, и по чьей вине я прокатил инвестора, то вот из изолятора уже не было вообще никаких шансов. Из изолятора даже писать письма жалостливые было уже не кому.
Машину поставил во дворе, какой смысл был гнать в гараж на час, дольше туда-сюда ходить. На часах уже восемь, а в десять, милейший и обходительнейший следователь, который, собака, дотягивался мне едва до плеча и смотрел на меня снизу из-под очков, будет ждать меня, а в одиннадцать уже подаст меня в розыск, независимо даже от того, что я ему позвоню и скажу, что лежу тут с аппендицитом.
Дома все соответствовало ситуации. Супругу уже сдуло, видимо, не один день тряпки паковала. Ни погрома, ни беспорядка. Просто ее не стало в моей жизни и все. Не было ее обуви в галошнице, не было ее плащей и курток в прихожей, не висели ее бесконечные зонты на вешалках, не валялась вечная куча расчесок, шпилек, бутылок и флаконов под зеркалом. Даже журналов дурацких дамских не было и следа. Спальня была пустой. Такой же пустой, как и прихожая. Побродил по комнатам, нахрена нам было аж пять комнат на двоих, наверное, чтобы реже встречаться. Шкафы ополовинились, даже фикуса не осталось. Только идиотские рыбки-барбусы метались по аквариуму. Она никогда их не любила. Рыбки были мои, полосатые хищные твари, которые могли жить, наверное, даже в супе и не требовали никакого ухода, лишь бы кормили. Они чем-то были похожи на меня. Им, как и мне, было наплевать, любят или нет. Эти рыбенции постепенно сожрали всех, гупешки и скалярии были сожраны за пару дней и только веселенькие барбусы шныряли по огромному аквариуму.
Выбрал костюм и рубашку, бросил их на спинку семейного ложа. Стоял в душе целую вечность, по синякам и ссадинам текла горячая вода, все ломило. Всегда любил стоять под горячей водой, ничего так не приводило меня в чувства, как упругие струи горячего душа. Ни кофе, ни чаи, ни всякие примочки, типа зарядок, йог и прочей тряхомути, не могли добудиться