пусть знают свое место и используют киборд (где мы набираем шифры всех банков Америки, чтобы послать информацию и чеки, и деловые бумаги, и проверяем баланс всех департментов нашего банка – на предмет ошибок и просчетов) одним пальчиком как начинающие. Кроме Пэгги – она расправляется с компьютерной информацией за полчаса, настоящий оператор там, но пьяница, пьет в ланч-тайм, и утром всегда больная.
Факт, что я с утра утвердил себя (для самого же себя) как маньяк писаний и идеи сделать хороший роман, и, конечно же, разбогатеть немного, делает меня спокойным и независимым (до степени меня) в течение рабочего дня. Это также дает надежду вырваться из рутины тяжелого ежедневного труда на предельной компьютерной скорости за гроши. Это также дает мне sample дня и жизни. Порядок. Это также дает мне свободу, без угнетающей, раздражающей мысли: Боже, я – ничтожество, я ничего не делаю, чтобы изменить свою жизнь и привести к жизни мечты, которые могут оказаться иллюзиями, а в этом случае их все равно надо выработать, чтобы понять, что они были иллюзиями, и от них избавиться, отказаться, чтобы они не занимали как наваждение мой мозг, мою жизнь, мое время и дали мне чистое пространство в себе и время заняться новыми идеями о себе и жизни и попробовать привести к исполнению эти новые идеи. В этом – мое движение. Как оно, насколько я сегодня понимаю, должно быть. На ошибках двигаться вперед. Для этого каждый день я должен работать над чем-то своим индивидуальным. Так вот, это дает мне свободу вечером спокойно лежать на кровати, вкушая чай с куском торта. Утренние ежедневные писания дают мне полноту жизни.
Уже сколько дней молчания. Ни строчки.
Я знаю почему я не могу писать. Мне надо написать гениально и немедленно до конца. И немедленно до конца и славы. А в моем случае все наоборот. Для меня процесс этот – долгий и кровавый, он отрывает меня от конца и славы. Он – между мной и ней, славой.
И страх, что этот кровавый процесс – вся жизнь, не меньше – может не привести ни к чему. И отсюда – окаменение, мучительное бездействие. Вот что такое мое писание.
Через несколько лет одинокого существования в Нью-Йорке я влюбился в Роберту. Вспыхнуло бенгальским огнем и погасло. .
Боль моя жива. Я всегда с ней. Я ее не предаю, неразлучен и предан. Я ей лучший друг. Я товарищ ей одинокий. Я – единственное что у нее есть.
Безнадежно звонить своей боли, чье бы обличье она не принимала. Она и так со мной. Она слышит меня и так. Она рядом. Она любит меня. Неразлучны мы. Мы взаимны в нашей любви друг к другу.
Мне нужен постоянный раздражитель, чтобы писать. Интуитивно, неосознанно я его всегда искал. Навлекая на себя все несчастья мира.
С момента, когда я начал понимать движущую силу писательского таланта, (для меня) родился замысел «Губки». Давно. Я понял это о себе. И понял о других пишущих.
Провокаторы. Гениальные провокаторы. Люди, зовущие к себе несчастье, беду, чтобы извлечь сюжет из своих страданий.
«Она