Витязей. Они тут лагерем жили, пока отец Иов был жив. В восемьдесят шестом году – да, пять лет уж прошло! – он скончался, и скит опустел. Меня назначили сюда служить по выходным и праздникам.
В кустах застрял ржавеющий автомобиль, под ногами хрустели упавшие ветки и шелестели первые сухие листья. Дверь в дом так и осталась открытой. Отец Георгий повёл меня внутрь, остановился у длинного обеденного стола с дюжиной стульев:
– Здесь у нас приходская трапезная и библиотека, – он показал на книжные шкафы, – а на стенах росписи Ивана Артёмовича Кюлева. Он неплохим иконописцем и художником был, теперь его почти забыли, даже в эмиграции.
Росписи в русском стиле показались любительскими, напомнили фрески Альбера Бенуа в крипте собора Александра Невского. Отец Георгий открыл комнатку с новыми деревянными двухэтажными нарами по обе стороны узкого прохода. Пахло сосновыми досками. У окошка стояла тумбочка, на ней лежали Евангелие и молитвенник.
– Вот кельи для гостей. Выбирай себе место. Тут чистое бельё есть, подушка одеяло. Через стену такая же келья, а дальше моя. Устраивайся и приходи на кухню. Будем ужин готовить и заодно обед.
О такой жизни я не мог и мечтать. Русский скит во Франции, лесная тишина, неспешная работа, долгие беседы со священником-эмигрантом. Поздно вечером я вышел погулять и вскоре наткнулся на странную дыру в траве. Земляные осыпающиеся ступени вели глубоко под землю. Внизу, как только привыкли глаза, проступили из темноты низкий дощатый потолок и неровные стены. Ноги мягко ступали по истлевшим щепкам и многолетней пыли. Подземелье было шагов десять в длину и ширину. Сырой гнилостный запах щекотал нос, давила мозг мёртвая пустота. У входа валялась пыльная бутылка из-под шампанского. Я усмехнулся, вынес её наверх, отдышался и вернулся в дом.
– Отец Георгий, здесь среди кустов какая-то землянка. Каких же она времён?
– Это не землянка. Там в конце Первой мировой подземный лазарет находился. Мы сохранили его, потому что неподалёку начали хоронить умерших. На этот же погост свозили с окрестных полей всех русских. После войны французы устроили тут русское воинское кладбище, а в начале тридцатых архимандрит Алексей основал скит для поминовения погибших. Под церквушку приспособили деревянный военный барак. Во втором таком же жили. Недавно вместо них возвели этот храм и колокольню. А на воинском кладбище накануне Второй мировой построили церковь по проекту Альберта Бенуа. Французы помогли.
Ремонт пасеки оказался тяжёлым. У неё перекрыли протёкшую крышу, осталось подшить к потолку новую фанеру вместо прогнившей. Стоя на стремянке, я изо всех сил держал на вытянутых руках большой многослойный лист, а отец Георгий прибивал его с углов, затем в центре и в промежутках, передвигаясь на другой стремянке. На четвёртом листе фанеры я обессилел. По лицу катил пот, руки дрожали, сердце скакало в груди, я рывками вдыхал медовый воздух и молился, чтобы не сорваться вниз.
– Потерпи, это последний кусок! – бормотал отец Георгий. – Надо