ее отпуск, и она без устали вязала узлы и баулы для предстоящего выезда. В другой раз она непременно отправила б детей к матери, но из-за ковида поездку пришлось отложить. Да и мать,обремененная местными внуками, не горела желанием принять еще двоих. Светик отучился хорошо, за год подрос, но по-прежнему не был с матерю ни откровенен, ни словоохотлив. Кешка готов был повсюду следовать за старшим братом. Но встречал решительный отпор. Становиться нянькой ему Светик никак не желал, и на все материнские просьбы отвечал упорным молчанием или убегал на свою лавочку. Татьяна злилась, но поделать ничего не могла. Все свои надежды возлагала она на Анатолия, которому, как она считала, и эта проблема будет по плечу.
– Чудной малый, – выговаривала ей мать после ее рассказов. – я сразу заметила. Не от мира сего… Да и второй, кто его знает, какой будет… Ох, Танька, намыкаешься ты с ними! От разных отцов, а они-то не сахар оба были…
Танька молчала. Материны слова били наотмашь.
Глядя на себя в зеркало, она с горечью отмечала, что стареет. По волосам проступила первая седина, еще робкая, как утренний осенний иней, что стаивает от прикосновения еще теплого солнца, но среди ее пшеничных волос все больше становилось блеклых , как будто выгоревших до белизны. Ее крупное упругое тело еще было полно соками и желаниями, но и оно незаметно увядало, источая себя в пустоту невостребованности. Танька редко улыбалась. Серые будни высасывали из нее силы, оставляя на лбу глубокие морщины. И не было возле нее человека, который бы пожалел ее и принял такой, какая она есть, и повел бы ее за руку, как она видела у других с жадной бабьей завистью. Но оба ее мужа не были обучены таким тонкостям, и ее, простую деревенскую бабу, не баловали своей нежностью и вниманием. И сама она, выросшая на суровых буднях деревенского быта, никогда не могла выразить того, что чувствовала, теми трепетными словами,о которых мечтала сама.
В Анатолии она видела то другое, чего не было в обоих ее мужиках. Она почти физически ощущала шедшее от него тепло и завидовала сыну, который так легко сошелся с ним и даже сроднился, мечтая , что Анатолий станет его отцом. Она тянулась к нему и боялась одновременно. Отчаявшись, она со свойственной бабам наглой простотой уже хотела предложить себя ему сама, но вновь испуг удерживал ее от последнего шага. И она останавливалась, как у самого края обрыва, куда могла гибельно упасть без спасения. Подруг у нее не было, и клокочущее напряжение, не могущее облегчиться хотя бы словами, проявлялось в ней озлобленностью и желчью.
– Э, девка, – как-то отчитывала ее соседка, вперив в нее свои выцветшие от старости глаза, – что-то с тобой неладно… сама не своя ходишь. Не захворала ли?
– Устаю очень, – испуганно ответила Танька, отводя в сторону свои глаза. – На работе да с двумя… замоталась…
– Замоталась, – повторила соседка. – Может, оно и так. А может, еще что… Ты, Татьяна, не дури и голову себе ничем не забивай. Живи, как живешь… – Она взяла Татьяну за руку и осторожно