лунная программа. Поначалу взрослые, как это часто бывает в их отношениях с детьми, пытались отшучиваться от подобных вопросов, но быстро поняли, что вопросы Майи имеют под собой далеко не детское любопытство. И потому, сами толком не зная ответов на задаваемые вопросы, они стали дарить девочке книги, которые та проглатывала, как пеликан рыбу. Читать она научилась в четыре года, а в восемь знала уже три языка. Её невероятные темпы развития начинали даже пугать. Девочку отдавали лучшим учителям для индивидуального обучения. Её постоянно таскали к психологам, которые пытались переключить её внимание на более подобающие ребёнку интересы. Но у первых очень быстро заканчивался багаж знаний, а другие довольно скоро разводили руками, бессильные что-либо изменить в её быстро развивающемся уме. Но к одиннадцати годам в девочке будто что-то сломалось. Её интерес к новому угас сам по себе, словно ничего нового вокруг не осталось. Она сделалась неразговорчивой, быстро уставала от вынужденного общения, предпочитая размышлять о чём-то своём где-нибудь в уголке. Последние несколько лет она провела в обычной, хотя и частной, школе, стараясь сдерживать себя от излишнего рвения познать что-либо ещё. В шестнадцать лет на две недели исчезла из дома. Отец задействовал все имеющиеся ресурсы, чтобы её разыскать. Но Майя объявилась сама прежде, чем удалось кому-то выйти на её след. И вид её при этом был совершенно невозмутим, словно она всего на пару часов задержалась в библиотеке. Леонид Францевич не стал отчитывать дочь за этот более чем странный поступок, и, наверное, правильно сделал, иначе девушка могла бы в следующий раз исчезнуть с концами. Вот именно такого «следующего раза» и боялся отец. Он словно почувствовал эту нарастающую чуждость в душе Майи, это её, может быть, и бестолковое, но неумолимое желание исчезнуть из неудобного для неё мира, чтобы отыскать свой, отличный от того, который всю жизнь её окружал. Если и существовал человек, за которого искренне переживал Леонид Францевич, то этим человеком была Майя. Он старался держаться перед ней строго, проявляя и подчёркивая всю силу своего авторитета, но в душе трепетал, как мальчишка, вовсе не уверенный в том, что это произведёт на неё должное впечатление. А Майя все эти отцовские уловки и сомнения прекрасно понимала. Да, ей не хотелось спорить с отцом, не хотелось что-то ему доказывать, да и расстраивать не хотелось, потому как где-то глубоко в сердце она была ему благодарна за всё то, что он предоставил когда-то для её пытливого ума. Но ещё глубже, там, куда не проникал даже её собственный разум, она чувствовала, что этому человеку не стоит безоговорочно доверять; знала, что есть во всей этой истории с удочерением какая-то червоточина, до сих пор искусно прикрываемая наигранным великодушием и благородным порывом. Может быть, она и могла бы эту червоточину разоблачить и понять, но боялась. Майя полагала, что время для этого пока не пришло, что нужно ещё чуть-чуть подождать, сформировать более чётко свои цели и свой характер. Да Бог знает, что ещё
