за день Костик блаженно посапывал в своей похожей на ванночку кроватке, сколоченной для внука из подручных материалов дедом-умельцем, они шёпотом рассказывали то, чем занимались минувшим днём.
Тоня последнее время усердно переводила трофейные немецкие документы особой важности, где речь шла о закончивших немецкое разведшколы бывших граждан СССР и заброшенных в нашу страну для диверсионных работ или на длительное оседание, чтобы через пять, десять, а то и более лет начать подрывную деятельность.
Гриша поведал жене о деле Терентьева-Лагутиной, похвастался, конечно, как сумел разглядеть очень важную, как оказалось улику никем другим не замеченную. И как стройно выстроенная после этой находки версия полковника Зенкова рухнула в одночасье со смертью Лагутиной и неоспоримым алиби Терентьева.
Разговаривали они на этот раз совсем недолго, обоих скоро сморил сон, усталость, накопленная после долгого и трудного рабочего дня, дала о себе знать.
Однако в начале пятого утра раздался пронзительный звонок в дверь, заставивший похолодеть от страха всех обитателей квартиры: за кем пришли эти незваные ночные гости?
Быстро накинув рубашку, Гриша выскочил в студёный коридор – на кухне на ночь оставляли открытой форточку, чтобы вытравить накопившиеся за день кухонные запахи, – откинул задвижку, щелкнул простеньким замком, который любой вор запросто открыл бы и ногтем.
На пороге стоял немного знакомый Митричеву лейтенант, молодой, розовощёкий. Козырнув, он передал приказ полковника Зенкова, срочно явится в Управление.
– А что случилось-то? – спросил Митричев.
– Не могу знать, товарищ капитан. Велено вас немедленно доставить.
Ещё не начинало светать. Из нескольких фонарей, торчавших вдоль Троицкой улицы, горели лишь два, бросая тусклый, желтовато-бледный свет на растрескавшийся, словно земля в пустыне асфальт.
Перед подъездом, нетерпеливо урча, стояла горбатенькая «Победа», Митричев впрыгнул на переднее сидение и скомандовал лейтенанту:
– Вперёд.
Стрелой промчались по Стретенке с её многочисленными переулками, расходившимися по обе стороны дороги как ветви от ствола дерева. Словно ножницами разрезали Рождественско-Сретенскую бульварную ленту, выскочили на улицу Дзержинского и через несколько минут затормозили на небольшой пяточке перед огромным, похожим на неприступную крепость зданием, большинство окон в котором были освещены: чекисты работали и днём и ночью.
По пути к кабинету Зенкова Митричев нагнал Юру Шнипко, взъерошенного, красноглазого, не выспавшегося.
Молча пожали друг другу руки.
– Что там стряслось? – спросил Митричев.
Юра пожал плечами:
– Сейчас узнаем.
Узнали они вещь неприятную. Едва вошли в кабинет, где за широким столом под портретом товарища Сталина сидел мрачный полковник, а на стульях, выстроенных вдоль стены Панин и Зуев, как Зенков объявил, что Аркадий Терентьев умер в камере.
Воцарившуюся