нас, солдат, на Кавказ, «защищать веру, царя и отечество» от «басурман» (это значит, не нашей веры люди). Тогда много лет тянулась война с черкесами.
Шли долго – ведь Кавказ далеко. Пришли: место было ровное, окружённое горами. С правой стороны под горой бежала быстрая река – Белая (а на равнине сейчас стоит город Майкоп). Не успели мы после похода осмотреться, как вскорости на наш форпост напали черкесы. Они ведь тоже защищали своего бога Аллаха и свои родные горы, и аулы. В рукопашной схватке много наших солдат зарубили, другие ещё отбивались.
На меня один черкес на белом коне накинул аркан на шею, когда я рубился с ним своей саблей. Дух мой захватило, думал – вот и смерть пришла. Черкес ударил по лошади, и она галопом поволокла меня в горы.
Очнулся в ауле – связанный, лежал я в сарайчике. Около меня суетилась девочка-черкешенка лет тринадцати, вытирала мокрой тряпкой моё лицо. Весь избитый о камни, изодранный кустарниками и колючками, я просил пить, и девочка поила меня вдоволь, продолжая вытирать кровь и ссадины.
Потом пришла старуха-черкешенка, промыла отваром из трав мои раны и накормила. Она хотела скорее поправить меня и обменять на сына, ещё раньше попавшего в наш плен.
Чаше всех ко мне приходила девочка, которую все называли Софиат, а я называл Соня. Приносила она лепёшки, кизил, орехи, называла всё это по-своему. Я запоминал, а ей говорил, как у нас это называется.
Мы с девочкой сдружились. Я вырезал ей из дерева всякие вещицы – ложки, тарелки и другие игрушки. Научил её плести лукошки для сбора в лесу ягод, и терпеливо ждал, когда меня обменяют.
Но вот, через полгода узнали черкесы, что умер в плену их младший брат. Старуха пришла в сарай и плюнула на меня, сказав: «Гяур проклятый!». А отец и брат избили меня. Потом мужчины вырыли большую яму, с одной стороны накрыли её, с другой – открытой – падал свет. Раньше черкесы пленных в ямах держали, если хотели обменять или отдать за выкуп. Меня тоже решили отдать за выкуп. Но аул был далеко от наших застав, да и выкупать меня было некому: много нас сидело в черкесских аулах.
Бросили меня в яму, надев на ноги колодку с замком. Только девочка принесла мне воды и кукурузную лепёшку.
Долго я жил в этой яме. Еду мне приносила девочка. А когда мужчины выезжали в набег, она тайком брала бабушкину настойку и залечивала мои раны на ногах от колодки. А старуху я больше не видел.
Сидишь в яме и слушаешь, что во дворе говорят, как ругают русских (я через Соню уже понимал их язык), и ждёшь, когда прибежит моя подружка. Её я всегда ждал с большим нетерпением, и радовался её приходу.
Сколько я прожил в яме – не знаю. Соня стала уже девушкой – стройная, с тонкой талией, черноглазая, с большой тёмной косой. Она была очень красивая черкешенка, и многие черкесы хотели её выкрасть, но она береглась, и родные её берегли.
Я часто любовался ею как красивым цветком. Прибежит ко мне, бывало, тайком, посмотрит своими бархатными, огромными как сливы, тёмными глазами и шепчет: «Иван, Иван! Тебе скучно?». «Скучно», – отвечаю. «А когда я с тобой разговариваю, не скучно?» – «Нет, – говорю, – не скучно». Так и