он прибыл в Симбирск.
Было уже очень поздно.
На главных улицах зажгли фонари, на заставах опускали шлагбаумы. Два часовых остановили его и долго рассматривали бумаги под желтым огнем фонаря. На запятках кареты – он ехал теперь в карете – болталась тощая и неуклюжая фигура слуги – Никиты Петрова. Рот у слуги был полуоткрыт, усталые голубые глаза тупо и безучастно смотрели в пространство.
Часовые копались долго.
Очевидно, им были даны строгие инструкции. Ни черные орлы внизу бумаги, ни подпись главнокомандующего не могли их убедить с первого раза. Откуда-то из палатки вынесли еще ордер, и старший, взяв в руки обе бумаги, стал их сличать перед фонарем.
– Скоро вы, что ли? – крикнул Державин, потеряв всякое терпение.
– Скоро, – ответил часовой, не отрывая головы от грамоты, – такие дела скоро не делаются, ваше благородие: намеднись у нас вора с такой же бумагой задержали.
И он опять продолжал колдовать под фонарем.
Наконец перекладина шлагбаума поползла вверх, и карета загремела по пустым и гулким улицам города.
Мостовая в Симбирске была ужасная – много хуже, чем в Казани, – и карета то и дело ныряла в ухабы и кренилась в сторону.
Неподвижная и унылая фигура слуги деревянно раскачивалась на запятках.
Чтобы выяснить положение, Державин велел везти себя прямо к воеводе.
Воевода, сухой и раздражительный старик лет шестидесяти, в огромном старомодном камзоле со стеклянными пуговицами, сообщил ему, что полк подполковника Гринева два часа как отбыл из города и теперь движется по самарской дороге. Очень, очень жаль, что он опоздал на какие-нибудь полтора часа. По его расчетам, полк должен быть сейчас на десятой или одиннадцатой версте. Впрочем, если он очень торопится…
Воевода был стар, тощ, подвижен и походил на боевого петуха, которого Державин как-то видел у Максимова. Чтобы такой петух не прибавил в весе и не потерял цену, ему не дают долго сидеть на одном месте и кормят впроголодь каким-то особым зерном.
– А какая у него воинская сила? – спросил Державин, рассматривая суматошную фигуру воеводы, и вдруг сам поразился своему голосу: таким он был мутным и хриплым.
Воевода глянул на него с опаской.
– О том, сударь мой, я не наведан, – сказал он ласково и склонил голову набок. – Сие дело – в нынешнее время не воеводского разумения. У господина Гринева, чаятельно, есть на то особый указ от его высокопревосходительства, – он говорил все ласковее и ласковее. – А как от одной же высокой персоны посланы, то не вы у меня, а я у вас о том спрашивать должен.
И, нахохлившись, прошелся по комнате, еще более подобравшийся, настороженный и молодцеватый.
– А бахмутовская команда? – снова спросил Державин, сердясь на самого себя за эти бесцельные и ненужные расспросы. – Лошади под нее уже доставлены?
– И сего знать не могу, – сказал старик и засунул руки в карманы. – О том, чаятельно, вам сам господин Гринев доложить может.