Во время разговора трижды входила и выходила все та же молодая, красивая, стройная и впервые изящно одетая с иголочки Аня.
На ней было прекрасно сшитое, дорогое платье, модельные туфли и длинные, до локтей перчатки. Прическу можно было бы назвать изумительной, если бы не чрезмерный блеск волос, который подчеркивал какую-то тенденциозность. Этот недостаток в значительной мере смягчался свежестью лица, которое было свободно от каких-либо косметических препаратов, за исключением довольно ярко накрашенных губ.
Каждый раз Аня входила, устремляла свой взгляд на генерала и, получив в ответ «сейчас, сейчас», удалялась. По всему было видно, что эта необыкновенная чета куда-то собиралась, и Иван явился причиной их задержки. Поэтому, как только Глебов дал понять, что он спешит, Кулагин извинился за отрыв генерала от «других дел» и немедленно вышел.
Он приступил в тот же день и разработал план занятий с начальниками отделов. Он наметил несколько лекций и дважды стрельбу из пистолетов. Когда на следующий день расписание занятий было представлено на утверждение генерала Глебова, то последний одобрил все намеченное и лишь на конец месяца добавил свою двухчасовую лекцию на тему: «Сохранение непрерывности наступательных операций».
Если бы в это время Ивана спросили, чем он занимается, и разрешили при этом ответить честно, то в ответ можно было бы услышать, что исполняющий обязанности начальника штаба в служебное время проводит лично и контролирует проведение занятий другими офицерами и генералами, а в свободное время думает о семье. Теперь, когда кончилась война, Иван часто переживал не совсем приятные минуты.
Он хорошо знал положение в России. Голод продолжался. По карточкам выдавали двести грамм хлеба на человека. Топлива не было. Жили словно только хитрые и наглые люди, которые воровали, тащили и вымогали. Были и такие, которые наживались и богатели. Однако престарелая мать и маленькие дети не могли бороться за жизнь. Они могли умереть от голода и холода в любой момент, даже теперь, когда кончилась эта тяжелая война.
Мать и Зина писали, что живут они терпимо, и тут же высказывали мечту о том, что если бы хотя бы чуть-чуть прибавили хлеба, то жить стало бы совсем хорошо. Они прямо говорили, что хлеба вдоволь не будет никогда, потому что накормить людей досыта хлебом невозможно. Если до войны каждому было достаточным каких-нибудь пятьсот грамм хлеба в день, то теперь даже Витька может съесть целый килограмм за один присест.
Мысли о том, что семья продолжает голодать, несмотря на завершение, причем победоносное завершение войны, не давали Ивану покоя. Когда ординарец подавал обильный обед и он садился за стол, то первый же кусок хлеба застревал в горле, и Иван вскакивал как ужаленный. Нервные спазмы давили и сжимали горло. Застрявший кусок с трудом проглатывался, и обед на этом заканчивался. К вечеру голод давал о себе знать.
Иван садился и ел, но слезы