посмеются), совершенно заурядная личность, незаметная часть людской массы, кто-то, о ком мне самому и в голову бы не пришло писать роман. Да и никому бы не пришло в голову, разве только некий новый Гоголь захотел бы меня сделать новым Акакием Акакиевичем. Нет, неправда: чтобы быть Акакием Акакиевичем, нужна какая-то особая согнутость перед жизнью, так чтобы униженность доходила до настоящего удовольствия. Акакий – маленький человек, а я – средний, и комплексами в отношении своего имени я тоже никогда не страдал.
Вероятно, крупному писателю даже маленький человек интереснее, чем средний: этот безнадёжный тупик духа, «киевский мещанин» и убийственный в своей пошлости обыватель. Наверное, это именно про меня и людей вроде меня пролетарский поэт предлагал: «Скорее головы канарейкам сверните, // Чтоб коммунизм канарейками не был побит!» Вот уж спасибо, danke schön (в школе я учил немецкий). Канарейки у меня, кстати, никогда не было (была в детстве собака, о ней расскажу где-нибудь дальше), и о реставрации коммунизма я тоже не мечтаю: при нём, глядишь, каждому третьему лишённому героических порывов обывателю и правда свернут голову. Социализм с человеческим лицом – другое дело, но его государство построит и без моих ценных советов. На всех прошедших выборах я голосовал за действующего президента, дай Бог ему здоровья. Пишу последнее с лёгкой иронией, но без всякого сарказма, озлобления или горечи.
Думаю, что люди, подобные мне, не интересны никакой литературе, ни бульварной, ни большой. (Замечаю, что повторяюсь, и беспомощно гляжу на этот повтор, не зная, как от него избавиться, чтобы не обрушить прошлый абзац. Наверное, настоящие писатели избегают повторов инстинктивно, механически.) Тому, что я всё же продолжаю писать этот текст, есть лишь одно оправдание: он – не обо мне. Сравнение с настоящими Евангелиями действительно очень нескромно, но разве в Евангелии от Матфея много сказано о Матфее? А ведь Матфей был всего лишь сборщиком налогов: профессия вроде моей, вполне себе «офисная» и невыразительная. (Забыл сказать, что в начале своей карьеры я всерьёз рассматривал службу или в налоговой, или в таможне. Решись я на последнее, стал бы сейчас, наверное, уже майором таможенной службы.) Вот хотя бы этим первый евангелист мне близок. В моей квартире есть «красный угол», и небольшая иконка слева от Спасителя – образ Левия Матфея. Одно время я почти стыдился своего красного угла и убирал его перед приходом гостей, а теперь перестал так делать. Гости смотрят на образ Спаса, иногда меняются в лице, но ничего не говорят. Впрочем, не то чтобы у меня много гостей…
Приходит мне на ум, что были и у Матфея в его мирской профессии свои непостыдные удачи, достижения, яркие события, всякие прищученные еврейские толстосумы, которые в Евангелиях не упомянуты. Да и то: много для них чести. Упомянут, однако, он сам – и тем, что Священное Писание не побрезговало моим коллегой, обычной офисной канарейкой, даже вознесло его до апостола, оно обнаруживает себя гораздо